Книга Любовь в отсутствие любви, страница 47. Автор книги Эндрю Норман Уилсон

Разделитель для чтения книг в онлайн библиотеке

Онлайн книга «Любовь в отсутствие любви»

Cтраница 47

— Я ненавижу все, — сказал он Монике однажды в постели.

— Не реки и не горы, а политиков и многоэтажные гаражи. — Она понимала его с полуслова.

— Конечно, не горы. Кстати, а не съездить ли нам в горы? Можно покататься на лыжах. Говорят, ощущения непередаваемые. Выбирай: Верхняя Савойя или Овернь? Куда бы тебе хотелось? Не стесняйся.

— Мне очень бы хотелось, любимый. Я так устала отстаивать свою независимость, так устала быть сильной и хладнокровной, держать дистанцию между окружающим миром и собой. Я уже пятнадцать лет живу в Париже и почти только этим и занимаюсь.

Судьба предоставляла им шанс от всего этого убежать, во всяком случае, так им казалось в тот момент. Когда Саймона начинали одолевать мрачные мысли о том, способен ли он еще любить, подобное сходство убеждений радовало. Он и Моника видели смысл в одном и том же. И, помимо того, что она казалась ему красивой, у них абсолютно во всем совпадали взгляды. С Ричелдис у него такого никогда не было.

И вот уже три дня, как они не вместе. Моника настояла на том, что должна уехать; она считала, что теперь, когда Ричелдис вернулась в Сэндиленд, обманывать старую подругу было вдвойне бесчестно. Даже унизительно. Разумеется, рано или поздно Ричелдис все узнает, но, по мнению мисс Каннингем, это «рано или поздно» было неприемлемо. Они обязаны были сами сказать все Ричелдис. И до тех пор, пока Саймон это не сделает, Моника решила оставаться в Париже. Кроме того, несмотря на свою любовь к Саймону, она начала уставать от затворничества в мотеле. Ничто не может утолить тоску парижанина по воздуху и свету своего города; и Моника тосковала даже по его запаху, который она так любила; по серым прямым улицам; крошащейся штукатурке; облупленным старым ставням; неоклассическому великолепию фасадов; по веревкам, кошкам и цветочным горшкам во внутренних дворах: она привыкла ко всему этому бездушному, бессердечному блеску и в то же время убожеству французской столицы — и теперь ей всего этого не хватало. И она уехала, не зная, как объяснит свою отлучку Агафье Михайловне, и предоставив Саймону объясняться с Ричелдис.

Прикончен пирог, выпито бургундское вино. Саймон расплатился и вышел на морозный воздух. Уличный музыкант, ветеран войны, играл на губной гармошке мелодию «Вифлеем». Знакомые звуки, несмотря на плохое исполнение, напомнили Саймону обо всем, что было связано с приближающимися праздниками, — сумасшедшей беготне за покупками; упаковке и распаковке; неизбежном переедании; мучительном чувстве, будто заключен в тюрьму вместе с толпой людей, которые тебе вовсе не симпатичны; показном дружелюбии; и наконец, о Ричелдис, сияющей и улыбающейся, наслаждающейся каждым моментом всей этой ерунды.

Глядя на ее безмятежное лицо, Саймон думал о том, как легко было раньше заставить это лицо сморщиться и заплакать. Когда он, будучи дома, раздражался и сердился, это тут же выбивало Ричелдис из колеи. Как она отреагирует, когда он скажет, что ему до чертиков надоело с ней жить? Придется объяснить ей, что он ее не любит, никогда по-настоящему не любил и что он любит Монику… Потом он подумал о том, какую боль это причинит Ричелдис. Поговорить с ней предстояло вскоре, в какой-то момент рождественских праздников, при детях, которые увидят, как ей больно. И им тоже придется что-то объяснять.

Поскольку у Саймона не было ненависти к Ричелдис, а были, скорее, жалость и нежность, ему не хотелось начинать этот разговор. Иногда он думал, что лучше бы она умерла, ведь смерть — лучшее решение всех проблем. Если сбросить со счетов тупиковое утверждение, что жизнь любого человека священна, не является ли убийство очевидным способом разрешить все проблемы в его случае? Зачем истязать это невинное создание признаниями, которые обернутся для нее пыткой и унижением? С другой стороны, почему ей должно быть позволено мешать его счастью?

Он сел в такси. Он обещал встретить Ричелдис и поехать с ней вместе в психиатрическую больницу. Но сейчас он был до дрожи возбужден новой идеей. Он сделает так, что это будет выглядеть как авария… Или самоубийство. Столкнуть ее машину в реку? Это снимет некоторые проблемы. И избавит ее от страданий.

Глава 15

Готовясь к рождественской исповеди, Бартл сидел в церкви и пытался читать молитвослов при свете тусклой одинокой лампочки. Последний из псалмов в сегодняшней вечерней службе — о милосердии и справедливости, сто первый… «Я войду в мой дом с чистым сердцем. Рука моя да не протянется ко злу. Я ненавижу грех маловерия: да не допущено будет во мне это раздвоение…» Слова звучали в голове. Он сидел с закрытым уже молитвенником и медитировал, и грех неверности казался неотделимым от него: слабость веры в Бога; измена — пусть воображаемая — любимой женщине; измена своему призванию… Все это были очень разные вещи.

Бартл ненавидел исповедоваться, но знал, что его жизнь распадется на куски, если он перестанет это делать. В молодые годы, будучи приходским священником, он ходил на исповедь каждый месяц, а то и каждую неделю. Теперь с трудом заставлял себя делать это только перед Пасхой, перед Троицей и перед Рождеством. Почему-то он всегда приходил в одно и то же место, в потемневшую кирпичную церковь в полумиле на север от вокзала «Кингс-Кросс». Знакомые окрестности помогали пройти через неприятную процедуру. Бартл терпеть не мог привлекать внимание окружающих, особенно тогда, когда ему приходилось сталкиваться с собственными недостатками, от которых по большей части не удавалось избавиться. Ничто, например, не могло бы примирить его с Верой. То есть, если обобщать — ничто не могло сделать его более сильной личностью. Он лучше любого своего недоброжелателя клял себя за способность путаться в трех соснах и создавать проблемы на пустом месте. Он судил себя значительно строже, чем любой другой — за исключением, возможно, лишь Бога. Перед этим Высшим судом он трепетал, потому что знал, что прощения не будет.

Чувство трепета и страха владело Бартлом два дня. За это время многое произошло. Ему всегда было неприятно видеть других в унизительном положении, но безумие Мадж потрясло его. Не сама болезнь, а именно безумные вещи, которые она говорила. Теперь она стала спокойней. Она все еще страдала от маний, но теперь они были вытеснены на задворки сознания. Она все еще пребывала в убеждении, что в систему центрального отопления проникли маленькие человечки, но этот факт интересовал ее не больше, чем личность премьер министра. С Бартлом она говорила в основном о Боге. Где он? Как Его узнать, услышать? В больнице она стала ходить на службы в часовню. Но она не могла найти Его, и Бартлу было больно, что он не в силах помочь ей в этих испытаниях.

Несмотря на то что, ощущая гнев Божий, Бартл тем самым ощущал Его присутствие, ему по-прежнему не удавалось разобраться в путанице своих ощущений, и на исповеди это проявилось еще острее. Ему хотелось вернуться домой очищенным. Но, если мерить мерою Христа, никто из людей не был совершенно чист. Еще в древние времена было сказано, что, разведясь с женой, можно жениться во второй раз. С формальной точки зрения, это Вера с ним развелась, а не он с ней. Но, согласно Новому Завету, мужчина, который развелся и вновь женился, совершает прелюбодеяние. И мужчина вожделеющий совершает прелюбодеяние в сердце своем.

Вход
Поиск по сайту
Ищем:
Календарь
Навигация