Леди Мейсон была больше, чем просто гостьей, — она была лучшей подругой. Но ее всегда было так много, что на четвертый день мисс Каннингем начала себя чувствовать не в своей тарелке. Ну скажите, разве можно скучать в Париже? Оказывается, можно. Леди Мейсон явно не знала, куда деть свою кипучую энергию. Моника изо всех сил старалась развлечь подругу. Она, высунув язык, бегала доставать билеты на «Таможенника Анри»
[11]
в Гран-Палас, на импрессионистов в галерею Же де Пом, на Ватто — снова в Гран-Палас, но Белинде высокое искусство было до лампочки, и она довольно быстро положила этой беготне конец, предпочтя полотнам великих живописцев походы по магазинам. Моника с обреченной покорностью повиновалась, втайне жалея подругу, у которой, несмотря на равнодушное отношение ко всяким рюшечкам и бантикам, при виде обилия всяких роскошных штучек на бульваре Сен-Жермен разбежались глаза. Правда, заходы в кафешки несколько поднимали ей настроение: неизгладимое впечатление на нее произвел великолепный кусок рыбы в «Ла Мари», за цену которого в Лондоне можно было приобрести подержанную машину. Потом следовал утешительный приз в виде обеда у «Максима». Но разброд и шатания душевные развеять не удавалось. Это мучило Монику, безмерно любившую старинную подругу. Она знала, что Белинда приехала в Париж зализывать раны после очередной любовной неудачи, и кому, как не ей, было брать на себя роль утешительницы. После того как распался ее второй брак, леди Мейсон с поразительной легкостью меняла свои привязанности. Но все время попадались не те. Вот и последний кавалер оказался — увы — женат.
— Я не собираюсь снова вешать на себя это ярмо. Будь он хоть принц! — Белинда взмахнула рукой с зажатой в ней сигаретой «Фальстафф». (Какой у них поганый запах, машинально отметила Моника, теперь ее уютная квартирка на рю де Бургонь будет вся прокурена.) — Видать, Бог уберег. А может, своих мозгов хватило не вляпаться в очередную глупость? Ну хоть раз в жизни? — Она с надеждой посмотрела на Монику.
Честно говоря, мозги леди Мейсон, известной искательницы приключений на свою голову (выкрашенную сегодня в дурной платиновый цвет), обладали свойством впутывать эту даму в самые немыслимые авантюры. Отпечаток бурно прожитых лет был явственно виден в безжалостном свете электрической лампы. Впрочем, бронзовая от загара кожа была гладкой, как у ребенка. Курение не попортило красивые зубы. Вот только глаза прятались за темными очками, скрывавшими болезненную желтизну белков. Белинда чем-то напоминала ящерицу: суетливая, вся обтянутая кожей — от кончиков пальцев в дорогих лайковых перчатках до серого длинного плаща. В ушах и на шее сверкали бриллианты. Моника рядом с ней выглядела совсем девчонкой — отсутствие семейных забот и неурядиц придавало ее лицу выражение удивленного простодушия. Полотняная юбка, красный кардиган из овечьей шерсти, практичные и удобные туфли без каблуков, короткая стрижка, никакого макияжа — одним словом, «серая мышка».
— Раз в жизни? Ну не знаю… — Во взгляде Моники явственно читалось сомнение. — И что, действительно хватило? И как ощущения?
— Отвратительно.
Они похихикали, но, будучи посвященной в трехмесячную эпопею подружкиной любви, Моника понимала, что та пребывает в крайне растрепанных чувствах. Собственно, события разворачивались по привычному сценарию. На очередной вечеринке Белинде в очередной раз показалось, что она наконец-то повстречала своего принца (на этот раз им оказался какой-то анестезиолог). Дальнейшие события разворачивались как по нотам: провожание домой, роскошный букет после бурной ночи, недолгие встречи. Постепенно «большое и светлое чувство» стали омрачать недомолвки и мелкая ложь, а в результате — смятение чувств, упреки, подозрения, скандалы: то его жена обнаружит дамскую зажигалку в машине благоверного, то унюхает аромат не своих духов, несущийся от мужниного пиджака, то обронит замечание по поводу «вон той машины», которая явно неспроста уже который раз попадается ей на глаза. В общем, имели место все ингредиенты компота под названием адюльтер.
— Я чуть не налетела на него в «Хэрродс».
[12]
Он был с детьми… — Белинда пошла рассказывать по второму кругу, но Моника не перебивала. — Еле успела спрятаться за колонну… Ощущение непередаваемое.
— Еще бы.
— Вот скажи, ты же такая умная, ну скажи, почему мне так не везет? Не жизнь, а сплошное расстройство. И ведь каждый раз напарываюсь на одни и те же грабли.
— Ты слишком открытая. Слишком доверяешь людям. Я так не могу. Хотя иногда об этом даже жалею. Хочется порой чего-то такого…
— В твоей жизни такого быть не может, — авторитетно заявила Белинда. — Ты другая, и мы тебя любим такую…
— Погоди обо мне, — перебила Моника. — Так чем все закончилось-то? Чем сердце успокоилось, если успокоилось, конечно?
— Я выдала ему зажигательную речь. О том, как я представляю себе жизнь. Сказала, что нам больше не стоит встречаться.
— Он внял?
— Нет, конечно. Ну, хоть высказалась, и то ладно. Еще не хватало, чтоб страдали его дети! Не могу, не хочу, хотя люблю его ужасно.
Бел потянулась стряхнуть пепел. Рука дрожала. Моника сочувственно вздохнула:
— Бедолажка ты моя.
Помолчав минутку, леди Мейсон с обидой протянула:
— Везет тебе, ни потрясений, ни разочарований, все ровненько, аккуратненько…
— Ага, как в гробу…
— А тут живешь и не знаешь, как выпутаться из паутины, облепившей тебя Прошлым.
— У меня нет прошлого.
— …Бродишь по комнате, полной старого хлама, натыкаешься на груды ненужного тряпья, набиваешь синяки об рухлядь, именуемую мебелью… А выбросить все это рука не поднимается… Цветочные горшки, арфа, пианола, собачка, диван, непонятно как втиснувшийся в этот бедлам…
— Как тебя занесло на такую свалку?
— Я в ней живу. В моей комнате столько всего, что мне там попросту нет места… Вещи, люди — там постоянно кто-то толпится…
— А у меня никого нет, — покачала головой Моника. — Никого, кто мне бы хотелось, чтоб толпился.
— Вот и я об этом. Ты такая правильная, все знаешь заранее, вот ты когда по улице идешь, наверняка обходишь все лужи, как нормальный человек. А я непременно вляпаюсь, даже если она одна на весь город. Стоит очередному прохиндею замаячить на горизонте, я бросаюсь ему на шею в полной уверенности, что он принц. И так каждый раз.
— Тут-то они и начинают хамить, наглеть и крушить твои любимые арфы с пианолами, — усмехнулась Моника.
— Точно. Мне иногда кажется, что ты понимаешь меня лучше, чем я сама… Ты не представляешь, как я мечтала к тебе вырваться… — Фраза повисла в воздухе. Загорелая рука махнула в сторону серебристо-парчовых штор, отполированного до блеска секретера из вишневого дерева, высокого окна, за которым шелестели пышные кроны деревьев. — И в кого ты уродилась такая правильная?
