Насколько мне известно, эту манеру игры взял Фернан Котанден,
[17]
с которым мы встретились именно там. Все мы знаем его под другим именем, его биография тоже общеизвестна — я же скажу, что первоначально его роль была совсем малой: тот немец, которого Плужников, пожалев, отпускает. Совсем короткая сцена, минимум слов — но как сыграл этот, тогда еще совсем не знаменитый, француз образ «маленького человечка», подхваченного войной и ни в чем лично не виноватого, которого не грех пожалеть! А после он наводит на убежище немцев с огнеметами, а еще позже, прищурившись, стреляет в старшину, готового уже скрыться за углом. И именно он добивает мою героиню — этого не было изначально, как я уже рассказала эту сцену снимали первой, — но режиссер специально вставил кадры, как будто герой Фернана смотрит, как меня убивают, его толкает унтер: «Чего стоишь?» — и он, перехватив винтовку, бежит тоже — ясно, что принять участие. Такой маленький человечек, совсем не страшный, жалкий, смешной и в чем-то симпатичный — но которого все равно надо убить, поскольку на нем мундир врага.
Ну, а после этого фильма был «Вызываем огонь на себя». Причем меня представили Анне Морозовой, которую я должна была сыграть: она была главой русских разведчиков и диверсантов на немецкой авиабазе в Сеще. Мы стали очень дружны, жили в одной комнате. Я пыталась — нет, не стать ею, это невозможно, но понять, что двигало ею, отчего она так поступала, и передать это по-своему. Как получилось — ей понравилось, она сказала мне: «Вика, — так она называла меня вместо Вивиан, — ты сделала на экране все как я, но еще и красиво».
Она абсолютно не считала себя героем. А просто сделала, что должна — хотя, если подумать, пресловутая Мата Хари не сделала и малой части того, что совершила она. Только прямой, непосредственный вред врагу: десятки самолетов, взорванных в воздухе вместе с подготовленными экипажами, и триста пилотов и штурманов, убитых при нападении партизан на немецкий санаторий! А сколько разведданных, благодаря которым русские наносили по авиабазе прицельные удары или успели подготовиться к налету, ожидая немцев в заданное время в нужном месте! А косвенный вред, когда немецкие пилоты, боясь непонятных катастроф, бросали бомбы мимо цели или даже на свои войска! Не она создала организацию — но была в ней с самого начала, а когда погиб Константин Поваров, стала во главе. И организация работала, несмотря на потери, наносила немцам новые удары — гестапо так и не удалось ее раскрыть.
Я сумела, наконец, понять русских. Их Вождь, Сталин, был абсолютно прав, сказав: «Мы не Запад и не Восток, мы Север, отличаемся от обоих». Русские сумели выжить на неплодородных, холодных землях, под постоянными набегами врагов, как с востока, так и с запада. Отсюда их способность к мобилизации, удивляющая соседние народы. Нет нужды в постоянном муравьином труде — как у индийцев на рисовых полях, виденных мной в далеком детстве, — но и одиночки не выживают. Можно лежать на печи в долгую зиму, но ты не переживешь ее, если не трудился как проклятый в страду. А когда приходит враг, все должны драться сообща, иначе погибнут. Русские часто бывают не готовы к войне, но, как правило, их враги войны не переживают. А если враг сильный и упорный, претендующий на господство, то тем более. Орда, Польша, Швеция, Турция, Наполеон — кем стали они по итогу битв с русскими?
— Вика, ну ты совсем нашей патриоткой стала! — сказала мне Аня Морозова. — Но ты же англичанка, а каждый человек свою страну прежде любить должен. Надеюсь ведь, наши страны воевать никогда не будут?
— Нет, я всего лишь узнала силу, которая победит Тьму, — ответила я, вспоминая, с чего все началось. — И теперь я спокойна, Тьма не наступит. Только мне хотелось бы, чтобы бесноватого фюрера, когда вы его поймаете, судили бы не вы одни, а и наши народы тоже. За то, что всем нам пришлось пережить.
Следующий фильм был тоже связан с авиациеи: «В бои идут одни „старики“». Я играла там русскую летчицу ночного бомбардировщика — так, оказывается, на этой войне назывались маленькие фанерные самолетики, похожие на «фарманы» четырнадцатого года, и русские девушки летали на них в немецкий тыл, не только с бомбами до ближних траншей, но и далеко в леса, к партизанам. Для вхождения в роль меня даже прокатили над аэродромом на месте штурмана-бомбардира — не бойтесь, леди, У-2 сам летит и сам садится, если только ему не мешать! Жалко было, что роль все же не такая большая — я достаточно уже вжилась в русский характер, чтобы достоверно сыграть, перевоплотившись хотя бы на площадке, в русскую девушку-офицера, воздушного бойца. На аэродроме рядом был целый музей, рядами стояли как старые русские «ястребки» И-16 и «чайки», так и новые истребители — остроносые, похожие на «спитфайры» и немецкие «мессершмитты». Несколько раз я видела в небе кружение воздушных боев; сначала я принимала их за учения, но уже при монтаже фильма с удивлением увидела кадры воздушных боев, отснятых прямо из кабины, и это было странно: как удалось разместить аппаратуру и работать оператору?
Еще русские, сами того не зная, спасли мне жизнь. Кашель, мучивший меня еще весной, в русском климате возобновился с новой силой. В русском госпитале — вот любопытно, что при спартанских условиях жизни отдельных людей, общественные учреждения, такие, как больницы, или, как их называют, «медсанчасти», оборудованы великолепно даже по нашим меркам меня лечили антибиотиками, которые тогда, в 1943 году, умели делать лишь русские. Много позже, в Англии, врачи пришли к выводу, что у меня, скорее всего, был туберкулез легких в ранней стадии, от которого лечение успешно меня избавило. Если бы не русские, я прожила бы еще лет десять-пятнадцать, причем в последние годы болезнь могла бы повлиять на нервы, на психику, на ясность ума — вот был бы ужас!
Прошло двадцать семь лет, я жива, здорова, весела и радуюсь жизни, мне нет еще шестидесяти, еще не старость. И лишь странные и страшные сны тревожили меня до недавнего времени, в которых я задыхалась, вела себя как безумная, не узнавала мужа и детей. Врачи лишь разводили руками: самый тщательный осмотр показывал, что все в порядке. И лишь мой духовник осторожно высказал предположение, что это господь показывает нам то, что не сбылось, но могло бы случиться, не сделай мы вовремя нужный шаг.
[18]
Маршал Маннергейм.
Стокгольм, июль 1943
— Ну и что же вы собирались мне сообщить, госпожа посол?
— Прежде всего, присядьте, господин барон, нам спешить некуда. А вот вам…
— И что Сталин хочет от маленькой бедной Финляндии? Вы уже ограбили нас, вам этого мало? Отняли наши исконные земли.
— Ну, господин барон, я могла бы ответить, что шведский Кексгольм исстари был русской Корелой. И Выборг, как, впрочем, и Гельсингфорс, Або, Фридрихсхамн, точно так же, как Ниеншанц, были построены шведами, для шведских же чиновников, торговцев, солдат — финны-то тут при чем? А Выборгская губерния была присоединена к княжеству Финляндскому исключительно по административной глупости одного из русских царей. Но я отвечу — вспомните Ленинград! Вы вместе с Гитлером виновны в ужасах Блокады, когда умерло два миллиона наших русских людей — гражданских, не солдат. По-вашему, такое можно простить?
