На следующее утро по улицам Варшавы торжественным маршем прошли семьсот парашютистов-десантников Первой польской бригады. Всего семьсот из двух тысяч трехсот. И еще шли бои в лесах севернее города, куда отошли не сумевшие прорваться. В ночном бою сначала повстанцам удалось потеснить немцев внезапной атакой и соединиться с парашютистами, но затем эсэсовцы нанесли контрудар, танками и бронепехотой, и в живых остались лишь те, кто успел отступить на прежние позиции или убежать в лес. И последний танк повстанцев сгорел вместе с экипажем. Помогло то, что у парашютистов были английские гранатометы ПИАТ — удалось подбить несколько танков и бронетранспортеров, когда немцы стали было преследовать отступающих в город. Командир бригады генерал Сосабовский раненым был взят в плен и расстрелян немцами. Почти все продовольствие и боеприпасы, сброшенные в грузовых контейнерах, достались немцам. Бомбардировщик, пытавшийся сесть на аэродром под управлением какого-то совсем отчаянного пилота, был расстрелян зениткой и разбился со всеми, кто был на борту. Погибли, или же были взяты в плен и после в большинстве расстреляны, почти три тысячи повстанцев и парашютистов. Немецкие потери были много меньше.
Но это все же была победа! И благодарные варшавяне, а особенно пани и паненки, бросали в парашютистов бело-красные ленточки, за неимением цветов. Боевой дух защитников города поднялся на недосягаемую высоту. И сами десантники считали себя победителями, ведь им говорили перед вылетом из Англии: хорошо, если из вас останется в живых каждый десятый — а уцелели, и готовы были бить врага, втрое большее число людей! То, что они видели вокруг, было мало похоже на ту, довоенную Варшаву — не было похоже на город вообще. Но это все же была Варшава, их столица, их дом. Они вернулись — и не уйдут отсюда, пока живы.
А умирать за свой собственный дом — легко.
Майор Цветаев Максим Петрович, 1201-й самоходно-артиллерийский полк.
Польша, восточнее Люблина, 12 августа 1943
Ну, получил я за все по совокупности, начиная от Канева: и погоны, и полноправное командирство — не «и. о.». Приятно, конечно, но не скажу, что сильно обрадовало. Головной боли стало куда больше — все учесть, за все отвечать. И не привлекает меня армейская карьера — как война кончится, уйду в запас при первой возможности, вернусь в свой Тамбов. После такой войны, как эта, наверное, долго никому снова воевать не захочется.
Теперь недолго уже. Граница позади осталась, а в Европе расстояния не в пример нашим. До Варшавы полтораста километров всего, из них половину наши уже прошли, во вчерашней сводке уже Седльце упоминалось — я по карте смотрел, как раз между Брестом и польской столицей лежит. И рубятся там наши с танковым корпусом СС, так мы его еще зимой под Прохорово били. А сейчас наш полк на участок южнее попал, бьемся с правофланговым прикрытием эсэсовцев, и пока успех наш.
Так «православным воинством» и остаемся; вот что интересно, как попы наши подаренные от церкви машины освятили, так с Канева ни один экипаж в безвозвратные не попал. Нет, и подбивали нас, и в людях потери были, но никто не сгорел, ну а подбитых — в рембат, и в строй. А вот немцев на счет записали: только у моего Т-54 на стволе восемь звездочек, а у самоходок полка от двух до девяти. Если для калибра сто двадцать два на дистанции в километр вся разница между «тигром» и легким французским «рено» — в количестве получившегося в итоге металлолома? Да когда же у Гитлера танки, пушки и солдаты закончатся, черт его побери?
Высока ковыль-трава в поле Куликовом —
Будто нам для вечных снов выстелен ковер…
Покидая отчий дом, мы давали слово:
Лучше встретить смерть в бою, чем нести позор.
[28]
Вот ведь бывает, сколько песен новых только за последний год появилось, одну послушаешь — и забудешь, хотя вроде хороша, а другая после долго в голове крутится. Или под настроение просто, как попадет. И политическая линия явно намечается новая — русская история, русская слава. Не было такого до войны. Зато верили в интернационализм: «Эй, геноссе, я арбайтен, нихт шиссен», — а в ответ пуля: «Я арбайтен, а вы — славянские унтерменши, и будете мои рабы». Слава богу, излечились! Тьфу, что это я Бога всуе упоминаю, еще припишут политическую незрелость — хотя черт его знает, как с этим теперь, вон самый главный наш поп с самим товарищем Сталиным беседует. Ну и ладно, ведь сказали же святые отцы, что нас благословляли, будто деяния Богу больше нравятся, чем молитвы? В монахи я все равно не собираюсь, фашистам пощады не даю — и значит, если не приведи господь, завтра помирать придется, и на небе в самом деле кто-то есть, то определит он меня по справедливости в райское воинство, чтобы нечисть во главе с Адольфом из ада не вылезала. А дальше, как сказал отец Сергий, все в руках Божьих, но и сам не зевай — зачем Богу лишние заботы доставлять, у него их и так полно.
Скоро поле тишины станет полем брани,
Скоро ночь уйдет домой, унося туман,
Скоро копья зазвенят в чужеземном стане,
И взовьется в небеса знамя у славян!
Идем по дороге от Хелма к Люблину. Передовой отряд корпуса — дозор, затем рота Т-54, после мы, за нами батальон Т-54, за ним «студеры» с пушками на крюке и пехотой в кузовах, замыкают снова танки. Плохо, что нет у нас бронетранспортеров, как у фрицев, приходится или пехоту на броню сажать, или тащить за собой грузовики, а их и к полю боя выдвигать опасно, и пройдут не везде, особенно если дождь, а дорога глинистая — тут после роты танков не колеи — канавы, запросто можно и на танке на брюхо сесть. Но сейчас сухо, тепло, вот только пыль облаком. Хорошо хоть немецкие мотоциклетные очки есть; а водиле через триплекс вообще почти ничего не видно. Можно, конечно, ему люк открыть и голову наружу, но после тридцатьчетверки стремно: кажется, что если башня повернется, тебе башку снесет. Так что лишь через оптику, корму впереди идущего видишь — и ладно, ну а на что-то важное командир есть, ему сверху все видать. В передовом дозоре те же Т-54, а не легкие и не «скауты» — опыт показывает (мной лично под Каневом полученный), что при внезапном обнаружении противника тонкокожие легковесы не жильцы, а вот Т-54 может очень хорошо огрызнуться, так что мало не покажется, и продержаться, пока сзади подойдут и изготовятся к бою главные силы. Также и построение наше сейчас: дозор обнаружит, передовая рота фрицев сдержит, нас прикроет, мы развернемся и из своих калибров врежем, а тут и позади нас вся передовая бригада в боевом порядке, а дальше уже по обстановке.
Старые машины быстро из боевых частей исчезают, у гвардейцев Т-54 и Т-44 сплошь, Т-34-85 еще можно встретить часто, а старые Т-34 уже стараются с наиболее активных фронтов убирать в тыл или использовать совсем в ином качестве. У нас в колонне есть такие: вместо башни броневой ящик размером с мебельный фургон, а в нем зенитка-автомат калибром тридцать семь. Бывают и такие же четырехствольные, под новейший пулемет Владимирова, калибр и патрон как у ПТР — но я их пока один лишь раз видел, у танкистов Рыбалко. А еще тридцатьчетверки часто переделывают в саперные машины — путепрокладчики, тральщики, мостоукладчики, а также в эвакуационные тягачи — но это в отдельных инженерно-танковых батальонах. Нам бы придали, если бы через лес или иной труднопроходимый район пришлось идти, ну а здесь такого нет. Пейзаж на наш среднерусский похож — равнина, поля, перелески. И не скажешь, что заграница.
