Ладно, пусть. По крайней мере, теперь стало понятно, что она делает с сердцами, которые, по ее собственному убеждению, во множестве имеет в груди. Помещает их в вырезанные статуи.
Я был уверен, что Марианн Энгел — шизофреничка, но, услышав, как она расписывает свою работу, засомневался, не маниакально ли депрессивный у нее синдром. Все говорило в пользу этого предположения: когда мы познакомились, она была измучена и одета в темное, а теперь светилась и настроением, и нарядами. Шизофреники склонны молчать, сторониться разговоров, иногда за много часов не вымолвят ни слова, а Марианн Энгел вела себя совершенно иначе. Да и сам характер ее работы! Многие больные, страдающие маниакально-депрессивным психозом, добиваются славы в искусстве — ведь от самого заболевания их лихорадит так, что хочется создать что-нибудь монументальное.
Собственно, именно этим и занималась Марианн Энгел — ваяла монументы. И если уж подобное описание своих обычных дел не тянет на рассказ о психопате за работой, я даже и не знаю, что это такое.
Но ведь и признаков шизофрении было достаточно… Марианн Энгел рассказывала о голосах, доносящихся из камней, отдающих ей команды. Считала себя проводником Божественного, а работу свою — звеном в цикле общения между Богом, горгульями и ей самой. Не говоря уж об энгельтальском прошлом и выбором Дантова «Ада» в качестве подходящего чтения для пациентов ожоговой палаты. Короче говоря, в жизни Марианн Энгел практически все тем или иным образом связано с христианством, а шизофреники, как уже отмечалось, часто поглощены религией.
Статистика могла бы опровергнуть оба диагноза. Шизофрении чаще подвержены мужчины, чем женщины, при этом более восьмидесяти процентов шизофреников много курят, а Марианн Энгел то и дело убегала из ожогового отделения ради никотиновой затяжки. А разговаривая со мной, всегда смотрела очень пристально, глаза в глаза, но почему — я начал понимать, лишь прочитав в одной из книжек Грегора, что шизофреники редко моргают.
Отказ принимать лекарства свойствен и тем и другим больным, однако по разным причинам.
Маниакально-депрессивные психопаты скорее откажутся от лекарства вот почему: в маниакальной фазе они начинают верить, что депрессии уже никогда не будет, либо испытывают такую зависимость от маниакального состояния, что считают последующее угнетение чувств лишь необходимой расплатой. Шизофреники, напротив, отказываются от лекарств из страха быть отравленными — и Марианн Энгел бросалась такими замечаниями не раз и не два.
Многие врачи теперь считают, что оба заболевания соседствуют гораздо чаще, чем принято диагностировать, так что может быть, Марианн Энгел страдала и тем и другим.
Листая книги о душевном здоровье в попытках разгадать эту женщину я стал лучше понимать и сам себя — и не сильно радовался тому, что узнавал.
Я постоянно сравнивал ее боль со своей собственной и говорил себе, что ей не понять моих физических мук, тогда как я-то понимал природу боли душевной. Многие психические заболевания можно корректировать с помощью определенных лекарственных препаратов, однако же нет таблетки, выпив которую, я бы сошел за нормального. Чокнутый чудила, накачавшись лекарствами, легко затеряется среди нормальных людей, я же всегда буду торчать точно обгоревший палец в кулаке человечества… можно подумать, как победитель в несуществующем соревновании.
На следующий день Марианн Энгел явилась в простом белом платье и открытых босоножках — как будто только что из прибрежной средиземноморской деревушки. С собой она принесла две корзинки-контейнера, белую и голубую, и явно тяжелые, судя по тому, как она втащила их в палату. Она наклонилась, и наконечник стрелы закачался в V-образном вырезе платья, точно приманка на рыболовном крючке.
— Наконец-то я тебя покормлю, как обещала!
Прервемся на минуту — я хочу объяснить, как это так получилось, что доктор Эдвардс разрешила посетительнице принести съестное в ожоговое отделение. Помимо психологических плюсов атмосферы пикника (благодаря корзинкам), имелась также и физическая причина. Поправляясь, я достиг этапа так называемого гиперметаболизма: организм, пострадавший от сильных ожогов, способен усвоить несколько тысяч калорий вдень, хотя в обычном состоянии требуется только две тысячи.
Хоть назогастральный зонд без устали поставлял питание мне напрямую в желудок, калорий все равно не хватало, и мне разрешили — меня даже поощряли — питаться дополнительно.
Марианн Энгел уже приносила мне небольшие гостинцы, но сегодняшний обед был явно более основательный. Она раскрыла корзинки-контейнеры — одну для горячего, вторую, набитую льдом, для холодных блюд — и стала выгружать продукты. Сначала появилась свежевыпеченная круглая фокачча, от которой даже пахло дымком дровяной печи, и бутылки с оливковым маслом и бальзамическим уксусом. Марианн Энгел плеснула темное поверх желтого, а потом обмакнула кусок фокаччи в разноцветную жидкость. Привычно пробормотала «Jube, Domine benedicere» и поднесла хлеб к моим губам.
Еще она принесла сыры: камамбер, гауду, сыр с голубой плесенью, козий сыр. Спросила, что мне больше нравится, и, когда я выбрал козий, довольно усмехнулась. Затем наступил черед теплых блинчиков, напоминающих тонкие французские крепы, но источавших весьма резкий, острый запах. Блины с горгонзолой не всем по вкусу, объяснила она, но мне скорее всего понравятся. И впрямь понравились. В корзинках обнаружились шарики дыни, обернутые тончайшими ломтиками прошютто, — сквозь розовую прозрачность мяса светилась оранжевым фруктовая мякоть.
Из корзин появлялись все новые лакомства. В желтой мисочке томились фаршированные оливки, раздувшиеся от начинки из острого перца пимиенто. Кружочки помидоров и белоснежной моцареллы лоснились темными каплями уксуса. Рядом с питами полнились до краев чаши с хумусом и цацики. Устрицы, кусочки краба и гребешки зачаровано тонули в океане маринары; по краям тарелки, как спасательные шлюпки наготове, примостились четвертинки лимона. Свиные колбаски манили перечной обсыпкой. Долма красовалась изо всех сил зелеными камзолами листьев, источая сладкий виноградный аромат. Кальмары свернулись широкими кольцами. Сувлаки на шпажках чередовались с дольками печеного лука и сладкого перца. Баранья лопатка в теплом семейном кругу запеченной картошечки так хорошо приготовилась, что таяла от одних только мыслей о вилке.
Я очутился в эпицентре кулинарной лавины и боялся шевельнуться, чтобы не опрокинуть тарелку.
— Мы столько ни за что не съедим!
— Доедать все и не обязательно. — Из холодильного контейнера Марианн Энгел выудила бутылку. — Медсестры, конечно, не откажутся помочь нам уговорить остатки. Ты ведь им не скажешь, что я пила вино, да? Мне нравится греческая рецина — в ней чувствуется привкус земли, смолы…
Сестры вскоре замелькали у дверей палаты точно стая голодных чаек. Я испытывал странную, мужскую гордость, как бывает на свидании с красивой женщиной в общественном месте, где все вас видят. Медсестры как бы шли мимо по своим делам, но останавливались, хихикали и отпускали всякие замечания.
