— Боюсь, я никогда не был силен в заботе о ближнем, — говорит Георгиос. За первым блюдом они вообще не разговаривают. Это было бы неуважением к шеф-повару.
— Во время твоих путешествий ты когда-нибудь возвращалась в Стамбул? — спрашивает Георгиос, когда уносят тарелки.
— Нет. Никогда. Пока не пришлось. Я пробыла вне Стамбула намного дольше, чем жила здесь. Мой дом в Афинах.
— Тебя здесь помнят.
Ариана кутается в шаль.
— Не уверена, что хочу этого. Такое впечатление, будто я призрак, правда, пока живой.
— Ты ходила к старому дому?
Ариана качает головой.
— Его давно уже нет, там двадцать лет как хостел для туристов.
— Хорошо, — говорит она.
Приносят основные блюда: ягненок для Георгиоса, рыба — Ариадне. Под рыбу, красную кефаль, она заказывает ракы, местную водку, и это правильно. Георгиосу всегда казалось, что рыба — слишком простое блюдо для изысканного ресторана. Просто какая-то мертвая штуковина на тарелке. Зато его ягненок роскошный, тает во рту. Боже, как он плохо питался! Георгиос хотел бы есть ягненка вечно, но удовольствие от еды именно в ее конечности, поэтому сначала он съедает гарнир, оставляя мясо напоследок. Главное блюдо позади, вечер проплывает мимо, словно освещенные корабли, а он так и не сказал того, что должен сказать.
— Ты контактировала с кем-то из старой группы?
Снова тень ложится на лицо Арианы.
— Я не осмеливалась. Я знала, что у них есть агенты и в Афинах.
— Мудро. Ты знаешь, что с ними случилось?
— Знаю, что Ариф Хикмет умер пять лет назад.
— Он отказался пойти с ними на сделку.
— Настучать на остальных.
— Да, а им нужно было показательное наказание. Когда правительство сменилось, то его выпустили, но он так и не смог получить должность в газете. Он попробовал себя в политике, сформировал собственную небольшую партию, которая потом слилась с Партией труда, а потом и с Турецкой рабочей партией.
— Девлет Сезер?
— Девлет Сезер умер десять лет назад. Рак. Скурился до смерти. Его не публиковали, он анонимно вел колонку в «Хюрриет» про тайную историю города и старые типажи. Стал своего рода знаменитостью.
— Реджеп Гюль?
— Он уехал в Германию и стал исламистом. Ну таким исламистом, как все в Турции. Занимался проблемой дискриминации гастарбайтеров. Действовал через сеть мечетей. Погиб во время поджога в Дрездене, бывшей Восточной Германии. На востоке нетерпимо относились к туркам.
— А Мерве Тюзюн?
— Она получила три месяца за агитацию, а когда вышла, не смогла устроиться учителем, переквалифицировалась в поэтессу. Пишет под именем Тансу. Ее ценят и много печатают.
— Тансу. Мне кажется, я слышала это имя. Она всегда читала свои стихи на собраниях в кафе «Каракуш». Ужасная лабуда.
— Видимо, исправилась.
Ариана подается вперед.
— А Ариф Кезман, с ним что?
Каждый раз, когда она произносит очередное имя, Георгиос видит их в толпе в кафе «Каракуш», память и время замедлили кадры, лица ужасно молодые, волосы ужасно длинные, а одежда просто ужасная. Видение замедляется, пока все они не застывают как один с открытыми ртами, поднятыми в воздух кулаками, топающими по полу ногами, они обнимают друг друга, и полы пиджаков разлетаются. Или же они стоят в пикете на площади Таксим, губы искривились в крике, в пении, руки отталкивают оружейные стволы. А вот они все щурятся на солнце, обнявшись, как братья, с бокалами шампанского, на фоне бело-голубого бассейна Мерьем Насы. Революционеры 1980 года.
— Ариф! Ты не поверишь! Он диктор на телевидении.
— Быть не может! — ахает Ариана Синанидис, теперь уже увлекшись.
— Да! Звезда! Ну вообще-то теперь он уже старенький и почти отошел от дел. У него было шоу под названием «Брат Мехмет», в котором солдаты воссоединялись с семьями, невероятно популярное.
— Про армию? — Ариана качает головой. В ее волосах искрятся огни Стамбула. — Ариф?
— Его все еще каждый год приглашают на новогоднее шоу. Он себе подтянул все что угодно, вряд ли слезает с ботокса.
Ариана смеется. Она откидывает голову и демонстрирует великолепные зубы, а у глаз собираются морщинки. Это смех молодой женщины. Затем она закрывает рот и прерывает смех, вспомнив те жизни, которые искалечила мясорубка 1980 года.
— Ариана, — говорит Георгиос Ферентину, — ты кое-что должна знать, кое-что, что оставалось несказанным сорок семь лет.
Сначала пришли за курдами. Потом за армянами. Потом за евреями. А потом настала очередь греков.
Табачный дым год за годом проникал в блестящую краску на стенах той комнаты в Ускюдаре и въелся так сильно, что стены пахли больными легкими. Это был не запах дыма или горения, а резкий металлический запах, определенно человеческий и грязный. Так воняет мокрота.
— Вы знаете Ариану Синанидис? — спросил главный следователь.
— Да, — просто ответил Георгиос. — Знаю.
Третий из тех, что его допрашивали, тот, что не делал заметок, достал из большого конверта фотографии и по одной выложил их на стол. Георгиос и Ариана в первом ряду на Таксим. Георгиос и Ариана с громкоговорителем. Георгиос и Ариана вешают листовки. Георгиос и Ариана бегут по Истикляль. Георгиос и Ариана прячутся под козырьком, спасаясь от дождя не по сезону.
— Вы состоите в отношениях с Синанидис?
— Да, — кивнул Георгиос. — Мы пара. Я ее… — он не знал, какое подобрать слово: — …Возлюбленный.
Он видел, как парень с шариковой ручкой аккуратно выводит «трахает ее?» и дважды обводит вопросительный знак.
— Вы экономист, — продолжил следователь обыденным тоном, косясь на бумаги, лежащие у него на коленях. — Хорошая наука, полезная. С такой специальностью вы можете получить хорошую работу. Крупные банки принимают экономистов на ключевые посты. Турции нужны экономисты. Правительство может использовать экономистов.
— Я хочу заниматься наукой.
— О! А сейчас вы занимаетесь наукой?
Тот, что принес фотографии, открыл второй конверт. На этот раз там только одна фотография — увеличенные зернистые изображения людей, стоящих вокруг грузовика на границе.
— Хорошо ли ваша семья устроилась в Греции? — поинтересовался следователь.
— Думаю, да.
— Разве в Афинах нет университетов, школ экономики?
— Я предпочитаю остаться в Стамбуле.
— Из научных интересов?
— Из научных интересов.
— То есть никаких личных причин. Романтических. Причин, связанных с Арианой Синанидис.
— Я же сказал, — огрызнулся Георгиос. Парень с шариковой ручкой громко цокнул языком.
