— «Боюсь, революции плохо продаются». Сволочь! «Я не уверен, что у проекта есть коммерческий потенциал». Это с чего вдруг, господин Мете Оймен? Потому, что ты не в состоянии вообразить, что кто-то сможет хранить в своем теле всю информацию, которую накапливает всю жизнь?! Или потому, что не понимаешь, зачем люди захотят закачивать таланты и способности и даже личности целиком, как приложения в цептеп? И не видишь преимуществ прямой телепатии от мозга одного человека к другому? «Изложите все в заявке, и она будет рассмотрена по всем критериям, чтобы понять, ценная она или нет». Да ты не поймешь всей ценности, даже если я распишу ее тебе лазером на лбу, ты, сопливый, трусливый, снисходительный, самодовольный мелкий турецкий бюрократ! Приношу извинения присутствующим здесь туркам. Простите. Он меня взбесил. Я зол. Я не просил понимать все до последней детали, просто уловить идею в общих чертах, осознать потенциал, поразиться. Она меня волнует! Это тотальная реконструкция. Человечество 2.0!
— Я вообще-то тут пытаюсь вести машину, — говорит Лейла.
Час пик, Стамбул страдает от жары, и хочется побыстрее добраться до прохлады собственных домов, снять с себя туфли, пиджак и врубить кондиционер. Асо не единственный злой человек на улице. Лейла пробирается через застопорившийся потеющий трафик, а над ситикаром, норовя раздавить его, нависают колеса грузовиков.
— Мой народ очень горячий! — кричит Асо. А еще он в возбуждении размахивает руками. Лейла пригибает голову. — Вот что я тебе скажу, мы, курды, такой народ, что сразу распознаем несправедливость, поскольку у нас богатый опыт, а это была несправедливость, чудовищная, чертовская несправедливость!
— Только не накручивай себя, что тут было что-то личное, — говорит Лейла, протискиваясь на ситикаре между двух долмушей, плотно набитых пассажирами, которые кажутся даже более несчастными, чем Асо. — Это не было связано лично с тобой или с проектом, и уж точно не было связано с восьмью сотнями лет предубеждений против курдов. Если бы даже Оймен решил, что это самая потрясающая и дальновидная идея, какую он только слышал в жизни, и самый большой эволюционный скачок для человечества с тех пор, как люди стали прямоходящими, мы все равно не получили бы одобрения. Не смогли бы. Асо, у нас нет свидетельства о регистрации компании.
— У нас есть наша половинка Корана.
— Да что ты? А он посмотрит и скажет — и как это может быть свидетельством о регистрации? А ты ему такой объясняешь, мол, вторая половинка дает право на пятьдесят процентов компании парню, который барыжил нано, а потом в лучшем случае исчез, а в худшем лежит сейчас на дне Босфора. Оймен попросит не тратить понапрасну его время. Вот почему нужно сразу все делать профессионально. С самого начала.
— Он все равно возненавидел бы проект, — бурчит Асо.
Лейла не выдерживает и смеется. Они зажаты в крошечном дерьмовом ситикаре, как дольки апельсина, окружены грузовиками и огромными автобусами и спорят об эволюционном будущем человечества, облагороженного нано. Она могла бы разрабатывать планы сбыта детских игрушек.
— Все курды такие?
— Какие?
— Противоречивые.
— Нет, это Асо такой.
Она снова смеется.
— Хорошо смеешься, — говорит Асо.
— Вы слишком много на себя берете, господин Бесарани, — перебивает его Лейла. — Вам прямо сейчас нужно обратно в офис?
— А почему вы спрашиваете, мисс Гюльташлы?
— Потому что я хочу кое-куда позвонить и познакомить вас с новыми друзьями. Это господа Ботинки, госпожа Рубашка, господин Маникюр и госпожа Стрижка. И пока мы всем этим заняты, я все еще хочу получить мой трудовой договор.
— Дети, у меня для вас сюрприз, — говорит Пинар-ханым.
Джан поднимает голову, а до этого смотрел по сторонам. Поскольку ему не нужно читать по губам, то нет необходимости постоянно следить за фарфоровым личиком учительницы, но Пинар-ханым бесит, когда дети отвлекаются. Теперь, когда Турция стала членом Евросоюза, ей не позволено бить учеников, но она так же виртуозно владеет приемами остракизма, личных оскорблений и сарказма, как воины в фильмах о кунфу владеют нунчаками. Сейчас Джан обратил на нее внимание. Сюрприз. Теперь, когда на нее направлены все вздоры, Пинар-ханым сообщает:
— К нам сегодня пришел особенный гость. Проходи, Бекир.
Джан выпрямляется за партой в дальнем конце класса. Бекир, лучший его друг и соперник, единственный, кого Джан считал своим другом и братом, единственный из учеников специнтерната Йилдиз, кто проявлял хоть какой-то интерес к суетливому городу вокруг них и к другим городам и другим мирам. Они были пиратами, преступниками, супергероями и занозами в заднице. Они всегда первыми тянули руки, чтобы дать правильный ответ, причем ответ был больше чем просто правильным, поскольку выходил за рамки плана урока Пинар-ханым. Два излишне умных мальчика в самом конце класса. Три месяца назад Бекир сел в родительскую машину и больше не вернулся. Когда такое случается, то единственное, куда мог деться человек, — это клиника Гайретеппе. Там глухим возвращают слух, но при этом забирают из специнтерната. Джан — слышащий мальчик в интернате для глухих, который не может покинуть так школу, поскольку в клинике Гайретеппе лечат слух, а сердце вылечить не могут.
— Бекир пришел проведать нас, — объявляет Пинар-ханым.
Бекир переминается с ноги на ногу. Он знает, что он предатель. Он предал страну глухих.
— Поздоровайся, Бекир.
— Привет, — говорит Бекир слабым голосом.
— Бекир хочет сказать нам кое-что особенное, правда, Бекир?
— Я был у врачей, — он говорит все тем же скрипучим голосом, свойственным глухим, которые никогда себя не слышали. Все и так в курсе, где он был.
— И что же случилось?
Все и так в курсе, что случилось.
— Они вернули мне слух.
— Это ведь здорово, да, ребята? Давайте поаплодируем Бекиру.
Громкие аплодисменты, словно теплая волна, бегут по пальцам ног Джана. Бекир вглядывается в даль, ищет глазами Джана, словно говоря: эй, привет, мы все еще друзья? Да, все нормально. Теперь ты такой же, как я, думает Джан. Не глухой.
Сегодня слишком жарко, чтобы в перерыве выйти на улицу, а потому Джан и Бекир сидят в дальнем конце класса за ноутбуком Джана. Поток холодного воздуха из кондиционера шуршит крышкой из фольги на стаканчике айрана.
— Ты чем занимаешься?
— Расследую убийство. Ну, это не убийство, но кое-кто умер.
— Круто! Можно посмотреть?
— Если хочешь.
Бекир заглядывает через плечо.
— Что это ты постишь?
— Осколок робота.
— Какого еще робота?
— Который за мной гнался.
— За тобой гнался робот?
— Ну да, но я убежал, а он свалился и разлетелся на куски, а у меня есть его серийный номер.
