– Бунт на корабле? – поинтересовался Курт с улыбкой, и Арвид улыбнулся в ответ:
– Боишься, и все же дерзишь. Это хорошо… Наверное, Александер, можно сказать, что ты искупил часть вины за то, что сделал; погибших не вернуть, однако одного птенца взамен убитого ты мне привел. И какого. Давно не доводилось встречать таких.
– Не смей, – проговорил фон Вегерхоф четко, и Арвид усмехнулся:
– А твой приятель довольно эгоистичен, Курт. Имея вечную жизнь, он так противится тому, чтобы ее дали тебе…
– Это не жизнь, – возразил он сухо.
– Вот как? – понизив голос до шепота, отозвался стриг; отклониться от взметнувшейся к нему руки Курт снова не сумел, едва не зашипев, когда Арвид схватил его за волосы на затылке, пригнув к плечу голову.
Попытка оторвать от себя эту руку, распрямиться была бессмысленной и безуспешной, пальцы цеплялись, словно за каменную статую; стриг перехватил его руки одной ладонью, одернув вниз, и прижал локтем к стене, не давая шелохнуться.
– Не смей… – повторил фон Вегерхоф, попытавшись подняться, и мгновенно оказавшийся рядом Конрад ударил наотмашь, вновь уронив его на пол.
– Не жизнь, да? – переспросил Арвид все так же едва слышно. – А что такое жизнь? Ты ведь и этого тоже не знаешь.
Курт попытался рвануться в сторону, когда приблизилось бледное лицо с полыхающими бесцветными глазами; вжимающий его в стену локоть придавил сильнее, снова перекрыв дыхание, и от шеи в голову и плечо внезапно рванулась боль – жаркая и ледяная вместе, острая, как бритва, полосующая каждый нерв на части. То, как истекает из артерии кровь, чувствовалось всем существом, словно уходило и что-то еще, нечто необъяснимое, незримое и неощутимое, нечто важное, сама жизнь, силы, словно тварь, присосавшаяся к нанесенным ею ранам, вытягивала душу сквозь узкое кольцо с рваными режущими краями…
Когда Арвид отступил, на миг показалось, что с головы сдернули пыльный мешок, до того не позволяющий видеть, слышать, дышать; мир перед глазами вращался, смещаясь и перемешиваясь, оставляя в зрительной памяти лишь обрывки – Хелена фон Люфтенхаймер, алчно глядящая на него, фогт с выражением ужаса на лице, фон Вегерхоф, лежащий лицом в пол, и Конрад, стоящий коленом на его спине…
– Чувствуешь? – лицо Арвида было по-прежнему рядом, но увидеть его все никак не удавалось, и лишь голос слышался четко и ясно. – Вот что такое жизнь.
Круговорот красок и образов останавливался медленно и нехотя; Курт пошатнулся, ощущая, что сползает по стене спиной, и с усилием распрямился, не дав себе упасть на пол, теперь видя это лицо отчетливо, но не желая смотреть…
– Сколько силы, – одобрительно произнес Арвид; подняв руку, аккуратно отер пальцем уголок рта и, слизнув алую каплю, погонял ее на языке, точно глоток вина. – Сколько упрямства… И столько злости… Идеальный букет. Превосходное, подающее надежды красное двадцатилетней выдержки.
– Чтоб ты подавился, урод… – выдавил Курт болезненно, прижав ладонь к шее, и тот улыбнулся:
– Отлично. Просто отлично. Нет, ты не думаешь, что смерть лучше, ты любишь жизнь, умеешь цепляться за нее, а это главное. Сейчас ты можешь противиться мне, можешь поливать меня бранью, но после – поверь, сам же скажешь спасибо… Знаю, откуда это неприятие, – снисходительно усмехнулся Арвид, кивнув на Александера. – Это он наговорил тебе всевозможной чепухи. С его слов ты наверняка сделал вывод, что наша жизнь – мрак и уныние; воображаю, как слезно он каялся. Не заметил, это сделало его слабым?.. Что случилось с тобой? – медленно развернувшись, он прошагал к фон Вегерхофу; Конрад рванул его за шиворот, подняв с пола на колени, и Арвид вновь присел напротив, глядя в его лицо. – Как я уже говорил, мне доводилось видеть подобное, и всегда это происходит с теми, кто по опрометчивости или неосторожности погубил кого-то, кто был ему близок – смертных друзей, любовниц, братьев или сестер из своей прошлой жизни, жен, детей… Ага, – отметил Арвид удовлетворенно, заглянув в его глаза, – вот оно что… Жена и дети – вот в чем дело. Ты их убил, Александер? Тебя это надломило?.. Ну, что ж, в этом – ты не уникален. Многие из нас, проходя период становления, совершали нечто подобное. Это случается. Пока они не научаются владеть собой, верно оценивать собственные силы, пока не приходят в возраст – такое происходит. Но только не все из нас после подобных происшествий теряют себя; а ты – ты себя потерял. Полагаешь, даровав тебе способность питаться человеческой пищей с серебряного блюда солнечным утром, твой новый мастер возвратил тебя в людскую среду? Брось. Ты тот, кто ты есть, ты – один из нас, каким бы иным при этом ты ни был. Ты не человек, смирись с этим, не человек и человеком уже никогда не станешь. Твой мастер дал тебе новые возможности, а ты его опозорил, ибо, когда птенец так бездарен и ничтожен, это позор для мастера… Хотя, он так же жалок, как ты сам. За своих птенцов, Александер, сражается мастер; и будь я рядом, когда ты напал на Марка, я не позволил бы тебе так просто его убить. Я – дрался бы за своего птенца. И сейчас – я здесь. А где твой мастер?.. Молчишь. Все верно. Тебе нечего сказать. Ты запутался в собственной жизни; покинув прежний мир, никуда не пришел. Пожелав перестать быть одним из нас, стал никем. А вот ты – сможешь. – Арвид легко поднялся на ноги, приблизившись к Курту снова, не обернувшись на оцепеневшего в молчании фон Вегерхофа. – Ты способен перенести и больше. Стать чем-то большим.
– Я понял, что такое жизнь, – отозвался он тихо. – Ты объяснил доходчиво. Но еще раз: лучше я сдохну.
– Тебя так проняла вся та чушь, что ты от него наслушался? Эта жалкая пародия на стрига не сумела даже стать достойной копией человека, и ты придаешь его словам столько значимости? Выбрось из головы. Значение имеет лишь то, что увидел и понял сам. Знаешь, что ты увидел сегодня, майстер инквизитор? Ты увидел, как он поставил подпись под собственным признанием – он признался в слабости. Сейчас я мог попросту тебя убить; и что бы он сделал? А ничего. Просто сидел и смотрел бы на это – потому что помочь он не в силах, хотя, вижу, очень хочет. Так же, как не сумел помочь этой девчонке, ради которой пришел… – в его глаза Арвид, внезапно смолкнув, всмотрелся с пристальностью, и вдруг улыбнулся: – Вот ведь черт… Так значит, я не на то поставил. Стало быть, это твоя женщина, не его?.. А хочешь – оставлю ее для тебя? Ведь ты явился, чтобы спасти ей жизнь, и она, открою секрет, все еще жива. Вон там, – чуть обернувшись, стриг указал в дальний конец коридора, – за той дверью. Совсем рядом. Жива; и останется таковой. Дарю. Я, каюсь, привык иногда баловать своих птенцов. И заметь, я не предлагаю тебе жертвовать собственной жизнью ради нее – я предлагаю тебе жизнь в довесок к ее жизни; ты получишь то, за чем пришел, и даже больше… Нет-нет, – покривился он, не дав Курту ответить. – Ничего не говори. Я знаю, что ты можешь сказать сейчас – вновь начнешь дерзить и принимать позу… Я долго живу, и я слышал такое не раз. Все они после меняли свое мнение. Верно, Конрад?
Птенец, все еще стоящий за спиной фон Вегерхофа, усмехнулся, покаянно пожав плечами, и Арвид решительно кивнул:
