– Случай из практики? – уточнил Курт кисло; инструктор усмехнулся:
– В практике – чего только не случается, Гессе, припомни лишь свое последнее дело. Да, ты запросил зондергруппу, однако же у тебя просто не было времени дожидаться ее появления. Когда наши парни прибыли, ты уже все закончил сам – пришлось. А если бы не повезло? Если бы нарвался на окруженного охраной некроманта, который тут же поднимает убитых тобой? А тебе надо взять его – хоть тресни? Сколько ты продержался бы в долгом бою с твоими академическими выкрутасами?.. Итак, это первое. Если не будешь отлынивать на плацу, при верно поставленном дыхании ты у меня за́мок в одиночку зачистить сможешь. Второе: эти пробежки вкупе с кое-чем другим попросту сделают тебя чуть сильнее физически; при твоем сложении этому грех не уделить больше внимания. Врожденная выносливость – это неплохо, однако и ее надо развивать и обучать. И третье. Самое важное. Когда ты сумеешь забыть, что за тобою надзирает инструктор, когда перестанешь считать круги, перестанешь думать, куда и как ставить ноги, как держать руки, когда ты вообще забудешь о том, что бежишь, – вот тогда наступит момент истины, Гессе. Наступит озарение. Ты сильно удивишься, но только после этого ты будешь чего-то стоить на плацу; хитрые приемы – это немаловажно, отрабатывать их ты у меня тоже будешь от зари до ночи, а если потребуется – то и от ночи до зари, но основная хитрость не в том, как повернуть руку или куда ткнуть клинком. Главное – в том, чтобы достичь этого озарения. В том, чтобы и во время боя не думать, куда ступить и как двигаться, чтобы дышать спокойно и свободно, в то время как противник будет обливаться потом и задыхаться; в том, чтобы не утратить четкость и выдержанность мысли, чтобы видеть каждое его движение, замечать оттенки его взгляда, от перемены в котором может зависеть твоя жизнь. Однажды ты внезапно осознаешь, что видишь противника насквозь. Видишь его удары еще до того, как они будут нанесены, успеваешь сделать два движения и обдумать еще четыре, пока он совершит одно.
– И для этого – бег? – уточнил Курт, не скрывая скепсиса.
– Это не бег, – возразил Хауэр. – Это священнодейство. Как молитва. Не мне тебе рассказывать о монахах, стоящих на чтении по двое суток; и не всякий из них после этого падает без чувств – кое-кто кладет последний поклон, прячет четки и отправляется в монастырский огород, где копается еще целый день. Что дает им силу? Молитва? Помощь Господня? Душевный подъем – откуда он берется? Отсюда, – сам себе ответил инструктор, хлопнув по его груди ладонью, отчего Курт едва не запрокинулся снова в снег. – Сила Господня – это штука, может, и впрямь хорошая, майстер инквизитор, вот только Господь ее куда попало не растрачивает; к чему, если в самом человеке есть его собственная сила, которую надо лишь пробудить. Монахи это совершают при помощи молитв. И знаешь, что они во время этих молитв делают, Гессе? То же, что будешь делать ты, наворачивая круги по этой тропке. Они находят верный ритм дыхания. Произнося слова, чередуют звуки, вдохи и выдохи так, чтобы не пересыхало горло, не утомлялись мышцы языка и губ, а в итоге – не утомляются и они сами, потому что рано или поздно наступает это озарение. Тогда их молитвы произносятся сами собой, и сознание отслеживает уже не каждое слово в раздельности, а все сполна, одним ощущением. Когда же молитва окончена, когда он идет по своим делам, если по дороге ты заговоришь с ним – беседуя с тобою, он будет продолжать произносить все то же самое мысленно. Точнее, оно будет произноситься само. Оно просто будет. В нем.
* * *
– Оставь свою хваленую логику в стороне. Она сейчас ни к чему.
На плацу все было так же – так же стоя на четвереньках, так же упираясь подрагивающими руками в снег, утоптанный до твердости льда поверх вмерзших в землю камней. Различие было одно – ко всему в довесок болели от удара ребра или колено, или поясница, или едва не свороченная набок челюсть, или все это вместе…
– Прочувствуй то, что делаешь; не сознанием – телом. Оно будет исполнять за тебя все, что потребуется. Взять тело под контроль – да, ты должен уметь это сделать в любой миг, но так же должен и уметь дать ему свободу. Пусть действует. Ты раздумываешь прежде, чем закрыть глаза, если в лицо вдруг подул ветер и бросил пыль навстречу? Нет. Ты просчитываешь, как отдернуть руку, уколовшись иглой? Сомневаюсь. Когда просто идешь по улице, неужто размышляешь о том, как согнуть колено, на какую высоту приподнять ногу, как перенести на нее вес?.. Не думай. Помни все, что я тебе показывал, но – не думай. Чем ты вчера тут занимался до самой полуночи?
– Тренировался, – выдавил Курт сквозь зубы, заставив себя приподняться на одно колено. – Как было велено.
– Не похоже, – отозвался Хауэр скептически. – Спал – в это охотно верю… А вот злиться не надо, майстер инквизитор. Это вредно для здоровья. Злость, если уж она прорывается, должна быть холодной, тогда она может и помочь. Что ты сейчас рвался мне доказать? Что со следовательских курсов выходят не неумехи? Что ваши наставники не зря хлеб едят? Что ты драться умеешь?.. Брось. Ты выглядишь глупо. А сейчас – еще глупее, потому что снова злишься… Важная вещь, Гессе: мы на одной стороне, помнишь? Я тоже служитель Конгрегации. Не неприятель. Единомышленник. А глядя на твое лицо, можно подумать, что перед тобой пьяный привратник, осмелившийся обозвать отца Бенедикта церковной крысой, или кто еще похуже.
На ноги Курт сумел подняться не сразу и отвернулся, отряхивая снег с колен и плеча, согласившись тихо:
– Виноват. Увлекся.
– И это все? – уточнил инструктор с подозрением. – Прекословить, хорохориться, огрызаться – не станешь?.. Впервые на моем веку, обыкновенно бо́льшая часть времени уходит на пререкания с курсантами.
– Я уже не курсант, – болезненно усмехнулся Курт. – И всем этим успел пресытиться в академии. В меня уже успели вбить тот простой факт, что наставники и в самом деле не зря едят хлеб, et ergo
[4]
, их надо слушать. Пререканий не будет.
– Жаль, – вздохнул Хауэр показно. – Это в своем роде даже забавно… Что ж; коли так, Гессе, бегом круг – и снова на плац. Я жду здесь.
* * *
– «Волчий шаг». Знаешь, что это?
– Теоретически, – отозвался Курт хрипло, глядя под ноги, где под мерзкой лужицей протаивал стоптанный снег; во рту и пересохшем горле остался привкус кислоты.
– Заметно, – покривился инструктор, отступив в сторону. – В этом тоже есть смысл – выжимать себя до последнего предела, пока не вывернет, пока ноги не перестанут держать – и с каждым днем этот предел будет отступать все далее. Но. Теперь я перейду к тому, о чем говорил прежде. Тренировку мускула теперь оставим для иных занятий; ты у меня, пес Господень, научишься бежать, как волк, – долго, вдумчиво и без устали. Научишься или подохнешь… Видел волка?
– Доводилось…
– Когда он бежит – не в последнем рывке, настигая добычу, а просто куда-то – он расслаблен. Всем телом. Каждая лапа, поднимаясь в воздух, расслабляется, напрягаясь лишь тогда, когда приходит доля момента, в каковую на нее переносится вес тела. Расслаблены все мышцы, не надобные для перемещения. Расслаблены легкие, Гессе, и воздух идет в них сам – ты его лишь чуть подталкиваешь туда или обратно; и вот так, научив себя отдыхать в процессе, ты и в самом деле сможешь преодолеть расстояние сколь угодно протяженное и не околеть в конце пути, как загнанный жеребец. Скорость, разумеется, в этом случае не слишком велика, но цель этого способа – не быстрота, а – что?
