Валик пушистый, таким промахнуться можно. Чей-то лифчик шелковый, кружевной. Нет, такой плохо полетит, там чашечки маленькие, второго размера. Больше ничего нет? Вот, тряпка какая-то обнаружилась, ура. То есть не тряпка, а вообще что-то непонятное. Боа? Ладно, неважно. Главное, чтобы этим можно было Фоне в чайник засветить.
Замах получается хорошим, сильным. Неопознанная черная фигня красиво летит по дуге, намереваясь впечататься в хохочущую морду Афанасия. Но вместо этого она начинает резко уменьшаться в размерах – как подожженный бумажный самолет. Не долетает до цели, исчезает раньше. Вот зараза, вот ведь скотина!
– Ну? Что я говорил? – Фонька молниеносно скатывается со стремянки. Тормошит меня и разве что к потолку подбросить не пытается.
Марго больше не обкладывает никого собачьим матом. Наоборот, лижется и ластится, помахивая хвостом. Надо, наверное, махнуть в ответ. Ой!
– Я же говорил, что само отвалится. А мы только продукт зря извели.
– Ничего не извели, я там капнула… ну, столовую ложку буквально.
– Точно?
– Сам проверь! Эй? Фонька? Алло, гараж, где моя рюмка? Я тоже проверить хочу!
Меня отпускает через четыре тоста, один брудершафт и три не сильно громкие песни. Фонькиным соседям вообще повезло, по жизни, но нынешней ночью особенно. Потому как при моих попытках взять любую, хоть самую завалящую ноту Марго начинает кратко, но весьма выразительно подвывать.
– Дивная моя собачка! Не хочешь военную, давай я тебе другую спою. Хоть революционную, хоть цыганский романс. Марго, ты что уважаешь? Ну из музыки?
* * *
Являться в три часа ночи без приглашения несколько невежливо. Хозяйка открыла дверь на первый стук. Удивляться не стала, улыбаться тоже.
– Проходи.
Сама стояла в жакете, в мокрых ботинках: вернулась недавно.
– Пешком шла?
Она пожала плечами – зачем такси брать, предосторожность, конспирация. Сейчас был нужен не азарт, а терпение и выдержка, самые филерские навыки. У обоих этого добра имелось с лихвой, спасибо несладкому опыту всех прошлых жизней.
Она молчала, он тоже молчал – словно в квартире кто-то спал, а они боялись разбудить.
– Чай с сахаром, без?
Афанасий подумал, что нынешние девчонки в такой ситуации обычно сорт уточняют: зеленый, черный или еще какой пуэр. В пакетиках заваривать или по-человечески?
– Сделай как себе.
– А я кофе пить буду.
Он пристроил куртку на спинку стула, стукнул тяжелым карманом по дюралевой ножке. Оба повернулись на металлический звук:
– Там у тебя кто?
– «Зиг-зауэр»
[7]
.
– Рабочий?
– Все думают, что пневма.
– Почему?
– Сейчас похожие выпускают, «глетчер»
[8]
. Издали не отличишь. Показать?
– Зачем? – Она поставила на стол кружки, уселась напротив, словно они были в кафе, при свидетелях. А тут хоть и казенный, но дом. Чайник, тарелки, ложки – все служебное. Разве что без инвентарных номеров. А занавески легкомысленные, с полупрозрачным узором.
– Это хозяйские, – она перехватила взгляд. Потом сняла с подоконника пепельницу, разместила строго между кружками.
На донце сверкал оранжевый бумажный клочок – след от содранного ценника. Афанасий не хотел дымить, но полез за пачкой. Она дождалась щелчка зажигалки, заговорила ровно, словно возвращалась в рассказ после случайной паузы:
– В детской спал ребенок. Я начала с кухни, там инструменты. Контейнер с мелким добром, квадратные корни, настойка кошачьих слезок, свечи с тремя тенями, одна начатая, три целые. Был экстракт мышиного хвоста, забей-трава, немного чепухи – не молотой, в зернах. По запаху импортная. Я не вскрывала.
– Нашла что-нибудь?
– Эксперт сказал бы точно, а навскидку обычный инструментарий, ничего личного… То есть лишнего.
Афанасий кивнул:
– По комнатам?
– Спальню отсмотрела, кабинет нет. Муж глухой, но запахи чует. Мог проснуться.
– Не проснулся?
– На кухне были сны, домашнего помола. Они могли рассыпаться. Случайно.
Она собой гордилась, но сдержанно. Как настоящая отличница боевой и прочей политической подготовки. Афанасий знал, с чем сравнить.
– Соображаешь.
– Кухня совмещена со столовой, там есть возможность поставить тайник. Надо уточнить.
– Уточню, – пообещал Афанасий. – А детская?
– Только навскидку, ребенок же спал. Мог увидеть.
– Опять в ворону перекинулась?
– Я кошачьим шагом ходила. Она спала в наушниках, с ноутбуком, при свете торшера, было удобно искать. Там много всего, эмоции захлестывают.
– Девочкины?
– Разные. Вперемешку. Скорее всего, она ведет дневник. Сам знаешь, как они вытягивают. Или не знаешь? – и смутилась слегка.
– Знаю, – ответил Афанасий.
Был у него личный дневник, не без этого. Сто лет назад, в Пажеском корпусе. Пока кокаинить не начал, каждый день туда изливался, осмысливал несовершенство земного бытия. Забавно было бы перечесть на досуге, да где теперь эти тетради отыщешь…
– Очень смущает шкаф, но не пойму, почему именно. Буду писать отчет, может быть, разберусь. По детской все. Теперь комната…
Она замедлила речь, посмотрела в упор. Афанасий не вздрагивал, зубами не скрипел и от стыда сгорать не собирался.
– Теперь комната хозяйки. Там много инструментов, по ощущениям, они не все принадлежат Евдокии, есть чужие…
– Доркино наследство, – напомнил Афанасий. – Мы на всех тогда делили.
– Ты говорил. Там есть предметы, сменившие, как минимум, трех-четырех владельцев. Первичный осмотр точных результатов не дает. – Она выпрямилась, поправила сперва прядь, потом воротник. На жакете разве что не заискрились погоны.
– Спасибо. Я с Дус… с Евдокией завтра утром поговорю. Уточню про инструменты. – Афанасий потянулся к своей кружке. Рисунок на них все-таки был. На одной – логотип банка, на второй – новогоднее поздравление от страховой компании.
– Ну, за удачу! – Фоня протянул руку, легонько стукнулся.
– Давай… – тихо и торжественно ответила она.
Кофе не помогал – глаза начали слипаться. Афанасий нащупал в кармане яблочное зернышко. Зажал его в кулаке, сверху накрыл ладонью. Попытался представить в подробностях молодильную яблоню – любую, хоть с подмосковной дачи, хоть с картинки в старом справочнике. А вместо этого метнулось белыми лепестками затертое воспоминание. Запахло весенним дождем: не нынешним, шуршавшим в унисон с чайником, а другим, первым послевоенным. Благополучно забытым. Пальцы обожгло – как искрами бенгальского огня. Под ладонями вздрогнула тугая плотная кожура. Афанасий глянул на золотистый яблочный бок:
