Ратленд достал записку Амадеи и протянул демону. Тот, по-прежнему хохоча, принял ее и исчез. Винсент поднялся, набросил на плечи и застегнул плащ, прикрыл за собой дверь и покинул отель Лоренса. Навсегда.
Он вышел из отеля незамеченным. Портье посмотрел сквозь него, не исполнив обычного поклона, сопровождаемого предложением предоставить маэстро экипаж. Швейцар тупо проследил, как открылась и закрылась входная дверь, подумал про сквозняк и поежился в своей непробиваемой ливрее.
Тьма встретила Ратленда выжидающим молчанием. Он чувствовал присутствие ее посыльных, но страха в нем не было. Он принадлежал им, был их хозяином. Сознание как будто отделилось от него и описало прощальный круг над Синтрой – ее многочисленными всхолмьями, дворцами, деревьями, парками, кинтами, лестницами и дорожками. Увидело высокого молодого человека, закутанного в плащ, практически не различимого во тьме, с лицом, почти закрытым волосами, – ветер был жесток. Проследило, как он спокойно и быстро движется под безлунным небом, будто знает точно, куда идти.
Он уверенно пошел прочь от города, прочь от Круц-Альта и двух замков – старого сарацинского и обманчиво нового, королевского. В лес и горы, которые были старше и первого, и второго, и третьего, но не отметившего месяц назад восемнадцатилетие Винсента Ратленда. В Синтре он впервые вступил в ход, пройдя который, вышел в незнакомом городе, где говорили на другом языке.
VR
Темнота, вобравшая Винсента Ратленда, не сразу выпустила его из цепкого черного плена, проведя через себя тайными тропами. С крайней точки утеса, высоко вознесшегося над неизвестными равнинами, лесами и реками, ему показали незнакомый и непривычный мир так деловито и беспечно, как хозяин представляет друг другу людей на праздничном вечере – зная, что только вновь познакомившимся решать, превращать это знакомство в связь или нет. Вот Эгнан, царство непобедимых холодных эфестов, обосновавшихся на берегах священной реки. Вот Корона, объединение всех царств гиптов, что сутки напролет неутомимо работают камень, как Пигмалион, высекая из него бессмертную красоту. Вот Камарг, величайшая столица этого мира, в нем живут люди – они читают книги, торгуют, обманывают и подчиняют своей воле других. Вот прекрасная Ламарра, чьи мраморные анфилады и вишневый цвет прославились на весь материк. Вот кудрявокрышая Медзунами, погруженная в кровавую и героическую междоусобицу. Вот Пребесконечный океан. Винсент наблюдает за всем этим с интересом и некоторой печалью, как будто предчувствуя, что его отношения с этим пространством, наполненным странной жизнью и событиями, не будут ни простыми, ни добрыми. Он видит, что мир, который ему показали сейчас со всех сторон, имеет свою внутреннюю логику и стройность, но не чувствует с ним никакого родства. Еще раз оглядев закованные в стены дороги, подводные глубины и город под морем, каверны и бездонные черные шахты, зубастые горные кряжи, ниспадающие террасы, гигантские статуи в лесу, дворцы и убогие домики, он поворачивается и уходит той же дорогой, которой пришел. Конечно же, он вернется.
11. Московские сплетни
– …И никто не знает, откуда он появился. Полли смело спросила, прямо у него, а он так отвечает: «Из Португалии» и вежливо улыбается – так, что никто больше и не желает спрашивать. Полли пренебрегла приличиями и сразу отошла.
– «Смело спросила»!.. Смелее было бы прямо справиться в жандармерии. Россия не граничит с Португалией, а по воздуху люди, слава богу, не летают. Уж не думает ли Полли, что он прошел подземным ходом?
– Не знаю, дорогой мой, я не могу с ним разговаривать, как с другими. Может быть, оттого что мы говорили по-французски, хотя он просто на глазах обучается русскому языку… Можно решить, что он слышал нашу речь или в роду у него были русские. Я попросила его выступить нынче у нас. И вправду, почему никому не пришло в голову навести справки? У Полли на столике в малахитовой гостиной, где ваза, лежат программки его европейских концертов. Она ведь мечтала услышать его еще с той поры, как из Парижа приехала Кэти и всё рассказывала прерывающимся от восторга шепотом, как ей повезло достать приглашение на выступление «Ратленд-оркестра». Подумать только, мы все о нем слышали, но как он оказался здесь? До последнего момента не шло речи о гастролях! Импресарио у него нет – он просто… соглашается дать концерт то тут, то там. То у великого князя, то у господина губернатора.
– Хм. Но почему же в довершение к тайнам, которые наверняка объясняются самым тривиальным образом, он объявился здесь без оркестра?
– Ах, не знаю, дорогой. Сегодня он возвращается из Петербурга – его незамедлительно прибрал к рукам двор. Юноша начал карьеру у Карлуша Португальского, так неужели государь, а вернее, императрица упустили бы возможность заполучить к себе европейскую сенсацию раньше всех?
– Ни за что. И потом, монархи ведь имеют обыкновение сноситься друг с другом посредством частной переписки. Все объясняется проще: какая-нибудь интрижка при дворе, мальчишку понадобилось убрать… Дамы склонны падать в обморок от вида демонических виртуозов с черными глазами и длинными бледными пальцами. Я просто уверен, что он лихо перешел дорогу какому-нибудь тамошнему барончику. Надо было замять скандал… переждать бурю. Отсюда таинственность прибытия, конфиденциальность и вежливые улыбки вместо ответов. Поверь, есть у него и документы, и рекомендательные письма. И жандармерии совершенно точно известно о его прибытии. И не от кого-нибудь, а от… *** – и тут господин граф ***, представить которого хотя бы при помощи звездочек уже пришла пора, многозначительно вздел перст вверх.
– Как справедливо ты рассудил, дорогой. И вправду. И чело его, с виду безмятежное, омрачено думами, и о прошлом он не распространяется. Я чувствую наверняка: за этим кроется страшная, роковая тайна… а ведь глупость какую говорили, будто бы вышел он посреди зимы прямо из ниоткуда тут неподалеку, в Крапивенском… в лаковых туфлях, с непокрытой головой, да в черной крылатке, по нашей зиме – так и вовсе никуда. Ни саквояжа, ничего. Шелковое кашне да тонкие перчатки.
– Дорогая моя, ты увлекаешься. Вспомни, до чего фантазии такого рода довели Татьяну Ларину.
– До чего же, дорогой? Всего лишь до удачного супружества.
– Но без любви, драгоценная Алина. Без любви.
На рассуждении о супружестве без любви мы и оставим этих мимолетных персонажей нашего повествования, ибо суть перемещений маэстро Ратленда между двумя российскими столицами отражена в диалоге сполна, а копаться в памяти занятого насущными делами Страттари, вполне способного приврать что-нибудь при передаче разговора начала двадцатого века, небезопасно. Винсент Ратленд впервые вошел в ход в Синтре: признав его особые права на себя, тьма довела его до входа, и по непонятным причинам вышел он в белокаменной и первопрестольной столице матушки-России.
Если разбудить нашего читателя посреди ночи неделикатным телефонным звонком и спросить грозным учительским голосом: «А ответь-ка ты как на духу: что происходило в России в 1904–1905 годах по Рождеству Христову?!», то гипотетический читатель, лихорадочно пролистав в уме учебник истории десятого класса, с облегчением выдохнет: «Революция!» А другой разбуженный, заметив в вопросе небольшой затакт, 1904 год, еще и дополнит: «И Русско-японская война! Гордый “Варяг”, Цусима и Портсмутский мир!» Дневник, пятерка, ложитесь на место.
