32. Свет мертвых
Гвидо Ланцол, его отец, был Созидателем. Таким же единственным, каким стал после него Винсент Ратленд. Гвидо знал своего отца, тот своего, и так до самого начала, терявшегося в глубинах истории, до того первого Ланцола, рыцаря, сопровождавшего Хайме I Арагонского в походах эпохи Реконкисты (вокруг 1230 года) и в крусаде на Святую землю. Попавший в бурю король Хайме до места назначения не добрался, а приземлился на юге Франции вЭгю-Морте. Там он покрасовался перед трубадуром из тамплиеров Оливье ло Темплье и вернулся восвояси, «из любви к королеве своей Беренгарии» отказавшись от дальнейших крестоносных поползновений вдали от родных берегов. Не так обстояли дела с первым оставшимся в истории Ланцолом – Венсаном из галльского города Монпелье, входившего в юрисдикцию Хайме.
Венсан был большим авантюристом и совершенно не желал менять приключения в Палестине на какую бы то ни было любовь помимо любви к Спасителю. Видимо, поэтому корабль будущего Ланцола (ибо при Хайме его знали как «Де Монпелье») не заплутал в Средиземье, в отличие от корабля его сюзерена – как будто воды слушались франкского рыцаря – и он благополучно высадился в древнем галилейском городе Сафаде. Сафад раскинулся на холме, возвышающемся над морем на добрые две с половиной тысячи футов, и славился как центр каббалы, иудейского мистицизма. Почему кораблю де Монпелье повезло так метко пристать к берегу, никто за давностью лет не помнит – видимо, помогли ему звезды и волны.
В Сафаде имелась тамплиерская крепость, а в ней хранилось какое-то ценное копье. Было оно упрятано за семью замками и тремя печатями, и местные шепотом утверждали, что сделано оно из черного серебра. Этот непривычный для оружия металл удивительно крепко держал трехгранную форму, приданную ему изготовителем, и никогда не затуплялся. Древко копья давно истлело, а наконечник тамплиеры хранили пуще зеницы ока.
Венсан пробыл в Святой земле не очень долго, пару лет. Однако возвращаясь в неродной Арагон к великому Хайме, он вез с собой некое копье, ранее не входившее в его арсенал. Де Монпелье насадил черный трехгранный шип на древко и, по легенде, неоднократно пускал его в дело в бою. Стоит ли говорить, что он всегда побеждал. Побеждал так убедительно, что окружающие (а затем и король) забыли, что Венсан был Де Монпелье, и прозвали его «Ланцол» – копьеносец. Говорили о Венсане еще и то, что он не был человеком. Что якобы однажды ночью пировал Венсан со своим сюзереном Хайме, и поспорили два рыцаря о своем походе. «Обещаю человеческую свою суть, – сказал тогда якобы Венсан, – за то, что найду великую христианскую реликвию, ибо ничего выше крови Спасителя нет на земле». А Хайме якобы ужаснулся и сказал: «Любовь, Венсан, превыше твоего поиска, и моя человеческая суть со мной и ради моей королевы». Как видим, говорили рыцари сложно, и нельзя гарантировать, что сами понимали свои слова и друг друга. Но результат нам известен: Венсан обрел копье и с «человеческой сутью» его вне подвигов оружия все было сомнительно. Хайме даже не доплыл до нужного берега, но с человечностью и любовью был на «ты». Так зарождалась великая эмоциональная пустота Ланцолов, пустошь, на которой потом возникнет Белая земля. Так стало ясно: у других есть человеческое, essentia humana, и Ланцолы могут ее использовать, могут ее отбирать, как в пустой резервуар переливается жидкость из сообщающегося сосуда.
Куда подевалось всепобеждающее копье непосредственно после смерти первого Ланцола, никто не знал. Но из семьи оно не уходило, ибо в следующий раз мы находим его в Риме при дворе папы Александра VI, который, как известно, был Ланцолом.
Александр и Цезарь заложили основы этого творения, правда, один из них все больше моделировал, расписывал и даже расчерчивал; Александр был великий стратег, а Чезаре, при всей его гордыне, – скорее вдохновенный исполнитель отцовой воли. Когда Александр понял, что дремавшее в нем наследие Венсана де Монпелье, проявившись в видениях, которые нельзя было спутать с религиозными, позволяет ему воздействовать на людей и материю, он затаился. Поэкспериментировал с конклавом, благополучно сделался папой, принялся зариться на окрестные италийские земли. Дети у него появились еще раньше, и Родриго ревностно следил за их развитием. Увидев, как трехлетний Чезаре, игравший с божьей коровкой, взглянув на нее, превратил букашку в хищную алую птицу с черным подбоем, папа взял сына за руку и увел в дом, не заметив, что птица вспыхнула и осыпалась наземь пеплом. Значит, дар передавался… дар передался.
Через десяток лет они уже действовали вместе. Создали свой «алхимический дворик» и получили золото. Придумали, как должны были выглядеть и где могли располагаться «узелки», привязывавшие создаваемый ими воображаемый мир, изнанку ковра, к миру здесь-и-сейчас. Начертили карту этого мира, задумав его как человека, с мозгом и сердцем. Они не успели довести деяние до конца, но передали знание о нем дальше – от отца к сыну.
И Гвидо, отец Винсента, знал их всех до единого – отцов и сыновей… Знал он и то, что очень важное исключение случилось в этой безупречной линии передачи копья: Чезаре Борджа, сын Александра и брат Лукреции, стал отцом дюжины детей, но ни один из них не продолжил гордую и уже к тому времени совершенно проклятую линию дальше. Дыра зияла между Чезаре и неизвестно откуда взявшимся в городе Монпелье лет через тридцать после его смерти Джованни Ланцолом. То есть род Борджа после Александра продолжился вполне успешно – через невинно убиенного сына его Жуана (все думали, что к смерти его приложил руку лихой Чезаре). Потомки Жуана породнились с потомками знаменитого Фердинанда Арагонского, супруга Изабеллы Кастильской, и породили генерала ордена иезуитов Франциска Борджа, святого человека.
Только вот странные способности Венсана де Монпелье, передававшиеся от отца к сыну вплоть до Александра, а потом Чезаре и только ему, святому Франциску не достались. За гибелью Чезаре зияла созидательная дыра.
Эстафету получил Джованни Ланцол, не носивший фамилии Александра и Чезаре, и он передал ее дальше. Он сознавал: все не так просто. Как показала гибель отца и деда, один в поле не воин, будь он хоть трижды il Mago. Борджа крепче прочих духом и телом, они лучше выживают, но они все же смертны. Джованни продолжал ткать ковер Управляющей Реальности, надеясь, что когда-нибудь, когда – никто из них не мог предугадать, явится в роду Ланцол, который повернет ключ, наложит управляющую реальность на мир здесь-и-сейчас, подогнет его под себя. Копьеносцы будут править, раз уж им повезло владеть даром и передавать его, как и серебряное копье, от отца к сыну.
Нужно заметить, что все Ланцолы, начиная с Венсана де Монпелье, были лишены одного простого человеческого качества: они не умели любить. Ланцолы-Борджа были людьми талантливыми и яркими, это зачастую выражалось в извращенности и страсти к экспериментам самого разного рода, но помимо родственно-корпоративного чувства, любви к собственным детям, помимо исследовательского жара, характерного для них как для высокообразованных людей и детей своего времени (на дворе стоял Ренессанс), другой любви в них не было. Именно поэтому они и были I Magi. Ибо от Джованни до Гвидо, в конце девятнадцатого века явившегося по своим таинственным делам в Россию и покинувшего ее с молодой женой, передавали Ланцолы – отец сыну, отец сыну… не только трехгранное копье, но и слова: «Io sono il Mago». Других Magi на земле не было.
