Зато в процессе поисков названого брата Винсент Ратленд нашел демона – Демона с большой буквы.
* * *
На дворе стоял 1914 год. Война уже началась, первая война человечества, названная Мировой.
В годы, что прошли с того момента, когда мы кратко взглянули на Винсента Ратленда и его дела во время стычки с синьором Муссолини в Болонье, он продолжал свои перемещения и многое сделал. Призовем читателя взглянуть на разворачивавшийся в Европе конфликт свежим взглядом.
Чем были войны до Мировой? Двух-, в крайнем случае, трехсторонними и непременно локальными конфликтами (исключая генеральную репетицию – спровоцированную великим реформаторским расколом Тридцатилетнюю войну). Одна страна хотела кусок земли, принадлежащий другой, а лучше два куска (например, Эльзас и Лотарингию). Или же одна страна хотела сохранить в своих владениях некогда завоеванную территорию и планировала избавиться от живущего там населения, исповедующего какую-нибудь неправильную религию – особенно, если это такая неприятная территория, как Балканы. Или две страны не могли поделить жирную колонию. Или еще какой-нибудь стране делалось ясно, что нет ей жизни без выхода в Средиземное море через Босфор и Дарданеллы.
А теперь представьте, что все эти страны решили разделаться с указанными противоречиями кучно, не так, как если бы один джентльмен пошел стреляться на дуэли с другим джентльменом, а еще два джентльмена шли с первыми двумя рядом секундантами, в случае чего, постоять за честь друга. В августе четырнадцатого года джентльмены разных национальностей прыгнули на один ринг и с воодушевлением принялись бить друг другу морду кто как умел. Все думали победить решительным наступлением. Кое-кто колебался, не зная, на чьей стороне выступить. И если мы были свидетелями того, как Извольский, Николсон и закулисный Ратленд повернули Россию к Антанте, примите на веру: первоначальной своей «ориентации» в войне не знали ни Турция, ни Италия, ни Румыния. Поворот Италии к странам Антанты в 1915 году и через год Румынии к ним же произошли при непосредственном участии одного из трех фигурантов дела Извольского-Николсона, известного нашему читателю, но неизвестного широкой публике.
Знает ли читатель, что под ружье в воюющих странах встали более шестидесяти миллионов солдат? Осознает ли, что, несмотря на «роль личности в истории», бойню эту нельзя было остановить через ликвидацию кого-нибудь одного – скажем, Мустафы Кемаля Ататюрка, Рамона Пуанкаре или Франца Иосифа I? Понимает ли, что «плохой» прогерманский Ататюрк, будь он уничтожен в военном зародыше, не стал бы отцом нации, поднявшим Турцию к вершинам процветания и демократии?
Конечно, наш читатель понимает это. Понимает он и то, что хотя в верхах Первой мировой не было ни Гитлера, ни Муссолини, в ней тем не менее погибли сорок миллионов человек. Наш герой, некогда жестоко разуверившийся в Совете Торн, действовал. Не позволяя себе задумываться о причинах и стараясь действовать обычными методами. Иногда он говорил себе: «Почему ты не пользуешься своими способностями? Не устраиваешь инфарктов генералам и не насылаешь эпидемии на армии?» Смешно задавать подобные вопросы. Выходит, де Катедраль был прав? Нет, не был. Иначе Ратленд ничего бы не сделал, аон сделал многое: при том раскладе сил, которого он добился, Великая война могла опустошить Европу, но все-таки не уничтожала ее.
В конце лета 1914 года нашему герою двадцать восемь лет, и через пару месяцев будет двадцать девять. Он объездил полсвета и побывал в Западном полушарии (как же – в1917-м на стороне Антанты в войну вступит Америка, – скажет осведомленный читатель и будет прав; вспомним некоего старого негра по имени Сэм, подружившегося с принцем Руни еще в прошлой книге. Черный дядюшка Сэм вышел из статуса Черного пятна на родину не только здоровым человеком, но и весьма влиятельной фигурой). Он сидит в гостиничном номере во Флоренции и наблюдает за началом войны, глядя в картину «Битва при Леньяно» кисти Амоса Кассиоли
[157]
, скромно прислоненную к спинке стула. Это подлинник. На полотне и поле битвы присутствует увенчанная знаменами флорентийская кароччо – боевая колесница Бога, символ мощи тосканской столицы, танк веры, поддерживающий воинственный настрой горожан. Но магистр искусств смотрит на полотно так, как мы смотрели бы в монитор, и видит битву не конца двенадцатого
[158]
, а начала двадцатого века.
К началу войны наш герой изменился еще больше, чем, скажем, к тибетскому путешествию. Раньше мы часто видели его с людьми – с Агнес или среди воспитанников монастыря, с оркестром, поблизости от окружения короля или среди университетских коллег. Сейчас все изменилось. Теперь он был один постоянно, сообщаясь с другими представителями человеческого рода, только когда ему было что-нибудь от них нужно. Он как будто перестал существовать. Его поручения выполняли подставные лица, где-то работали его деньги, он получал массу корреспонденции, не говоря уже о характерных для него способах добывания информации через удобные в использовании вещи вроде картин, чаш с водой или старинных манускриптов. Но, пожалуй, нам не удастся назвать никого, кто, начиная с 1913–1914 годов, мог утверждать, что знаком с молодым мужчиной по имени Винсент Ратленд. Винсент Ратленд пропал, не из одной страны, чтобы объявиться в другой, а совсем. Башне преобразователя не нужно стоять на уединенном утесе, преобразователь всегда носит ее с собой, как улитка домик. И нет, башня нужна не для уединения, это выходит само. Она нужна для достижения неба.
В один из дней осени 1915 года, стоя на мосту Сант-Анджело в Риме, Ратленд особенно глубоко задумался, как будто делаясь, как всегда в подобные моменты, невидимым для окружающих. Облокотившись на парапет, он, вместо того чтобы разглядывать круглый замок Святого Ангела
[159]
, смотрел в неглубокую зеленоватую воду Тибра и жонглировал горящими мыслями. Воротник его редингота был поднят, а к ограждению моста прислонялась головой легкая трость с серебряным набалдашником – мифическим китайским цилинем. Ратленд уже все знал об этом городе и о следах своей крови в нем. В рионе Борго
[160]
– Львином городе некогда жил Чезаре, а собор Святого Петра и замок Сант-Анджело сообщались тайным Passetto di Borgo, которым пользовался Александр.
Ратленд был вхож в апартаменты Борджа в Ватикане (вспомним вложенный в голову Бенито план решения Ватиканского вопроса), но не как потомок пап (кроме совета Торн никто об этом факте не знал), а как специалист по «решению вопросов». Только теперь он решал их, не соотносясь с Ли Хунчжаном, Цы Си или Адептом; решал по собственному усмотрению.
