— Ты-то здесь при чем?
— Я сказал ей, что если она сходит к врачу, то вылечится и сможет петь на благотворительном вечере. Из-за меня она почувствовала себя виноватой. — Глаза Джуда наполнились слезами. — Когда я нашел Мэри-Энн, на ней было зеленое праздничное платье и шляпа с пером павлина — она всегда в ней выступала. — Он уткнулся лбом мне в плечо. — Она собиралась в церковь, чтобы спеть свое соло.
Обняв меня, Джуд разрыдался.
Мир вокруг вертелся все быстрее. Я поверить не могла, что в то самое время, когда я пела псалом, женщина, которую я знала с детства, умирала на морозе, всеми брошенная. Мои колени подогнулись, и я опустилась на землю, а вслед за мной и Джуд. Мы уселись прямо посреди дорожки. Джуд давился рыданиями, я поглаживала его по спине. Лишь один раз в жизни мы сидели вот так, прижавшись друг другу. Только тогда в утешении нуждалась я.
Четыре с половиной года назад.
На дворе стояла майская ночь. Перед сном я открыла окно, и около двух меня разбудили чьи-то звучные голоса. Даже теперь, годы спустя, я слышу их, когда мучаюсь бессонницей, — призрачный шепот на ветру.
Моя комната выходила на север, прямо напротив стоял дом Дэниела. Должно быть, он тоже оставил окно открытым. Крики усилились, вдруг раздался грохот, потом треск раздираемого холста. Я ничего не могла поделать, но и сидеть сложа руки было выше моих сил, так что я места себе не находила. Поэтому я отправилась к тому, кому доверяла больше всего на свете.
— Джуд, ты не спишь? — шепнула я, осторожно прокравшись в спальню брата.
— Нет. — Он сел на краешке постели.
В то время мы с Джудом были соседями, пока мама и папа не превратили его комнату в детскую для Джеймса. Ужасные вопли звучали здесь не так громко, как у меня, но столь же пронзительно. Спальня родителей находилась в дальнем южном конце дома. Если их форточка закрыта, вряд ли они слышат хоть что-нибудь.
— Надо что-то предпринять! — прошептала я. — Кажется, Дэниела бьет отец.
— Все еще хуже, — тихо молвил Джуд. — Дэниел признался мне.
Я села рядом с ним на кровати.
— Значит, мы должны ему помочь!
— Дэниел заставил меня поклясться на крови, что я ничего не скажу родителям.
— Это же секрет, а секреты — зло! Мы должны все им рассказать.
— Я не могу! Я ведь дал слово.
Снаружи раздался злобный рев, потом жалобный треск древесины. До нас донеслась сдавленная мольба о пощаде, которая тут же сменилась звуком оглушительной пощечины — словно колотушкой ударили по отбивной.
Шесть грубых тумаков, снова грохот. Затем воцарилась такая мертвая тишина, что я чуть сама не завопила, лишь бы ее прервать. И тут мы услышали тихий плач — будто в доме напротив скулил щенок.
Схватив Джуда за руку, я уткнулась лицом ему в плечо. Он погладил меня по спутанным волосам.
— Раз тебе нельзя, я сама все расскажу.
Джуд обнял меня покрепче, и так мы сидели, пока я не набралась храбрости, чтобы разбудить маму с папой.
Отец Дэниела успел сбежать до приезда полиции. Папа убедил судью оставить беднягу с нами до тех пор, пока его мать не приведет свою жизнь в порядок. Дэниел провел у нас несколько недель, которые превратились в месяцы, а там прошел и целый год. Его разбитая голова зажила на удивление быстро, но сам Дэниел стал другим. Иногда казалось, что он счастлив, как никогда прежде, но в присутствии Джуда его взгляд тяжелел — словно Дэниел знал, что мой брат его предал.
Ужин.
Сев за стол, я впервые за долгое время поужинала в одиночестве. Джуд заявил, что не голоден, и спустился в погреб, Черити сидела у себя в комнате, Джеймс уже спал, а мама с папой заперлись в кабинете. Уплетая разогретые макароны с мясным рагу, я вдруг ехидно усмехнулась: Дэниел ошибся насчет идиллической семейной трапезы. В тот же миг я устыдилась своих мыслей. Нельзя же всерьез желать зла собственной семье ради того, чтобы сбить с Дэниела спесь. С какой стати я вообще должна чувствовать себя виноватой лишь потому, что мои родные любят собираться за столом и беседовать о жизни?
Однако до чего же приятно есть в тишине и покое! Смахнув объедки в мусорное ведро, я поднялась к себе и сразу легла спать. Некоторое время лежала без сна, слушая, как призрачные возгласы отдаются эхом в моей голове, пока вдруг не поняла, что они доносятся из глубины дома. Этажом ниже ссорились родители. Нельзя сказать, что они кричали друг на друга, но в их голосах звучали злость и раздражение. Мама с папой и раньше порой вступали в перепалку, но я не помнила, чтобы они так бранились. Отец говорил тише, я не могла разобрать слова, но ясно слышала, что он глубоко расстроен. Мамины реплики звучали громче, злее, ядовитее.
— Допустим, ты прав! — выпалила она. — Именно ты во всем виноват, ты навлек на нас беду. Тогда уж не забудь глобальное потепление! Может быть, и это твоя вина?
Я вылезла из постели и плотно закрыла дверь, потом нырнула обратно под одеяло и накрыла голову подушкой.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
ДОЛГ
Утро вторника.
По утрам отец всегда делал пробежку, но в этот раз я не слышала, чтобы он выходил, пока собиралась в школу. Спускаясь в кухню, я заметила, что в его кабинете горит свет. Я чуть было не постучалась в дверь, но в последний момент передумала.
— Рано ты сегодня, — сказала мама, шлепнув на мою тарелку целую стопку оладий с шоколадной крошкой. Она уже испекла два десятка, хотя никто из нас, кроме отца, обычно не завтракал в это время. — Хорошо спалось?
«Ага, спасибо подушке».
— У меня назначена встреча с мистером Барлоу перед началом уроков.
— Хм-м-м, — отозвалась мама, протирая и без того сверкающий кухонный стол. Ее домашние туфли отражались в натертом до блеска линолеуме. Мама всегда наводила чистоту, когда ее что-то беспокоило; по мере того как накалялась обстановка в семье, она с возрастающим рвением хлопотала по хозяйству, делая вид, что в остальном жизнь прекрасна.
Я вяло поковыряла оладью. Кусочки шоколада складывались в улыбчивую рожицу. Обычно мама пекла «праздничные оладушки» только по особым случаям, и я задумалась, не пытается ли она заранее смягчить предстоящий удар — беседу о Мэри-Энн и подготовить нас к неизбежным рассуждениям отца о том, что смерть — исконная часть жизни и так далее. Но тут мама с виноватым видом поставила передо мной стакан апельсинового сока, и меня осенило. Оладьи — не что иное, как попытка примирения после ночной размолвки с отцом.
— Сок только что выжала. — Мама нервно огладила передник. — Может, хочешь лучше клюквенный? Или грейпфрутовый?
— Нет-нет, — промямлила я, отпив глоток.
Мама нахмурилась, и я поспешно добавила:
— Очень вкусно! Обожаю свежевыжатый сок.
