– Свет… Это… Пошли драться… Мне еще тебя трижды победить надо. Без поддавков…
Печенежские Степи, лето 6448 от Сотворения мира, червень
Солнце только вскарабкалось в зенит и спускаться не собиралось. Светилу и наверху хорошо, все видно. Например, отлично виден одинокий всадник на идущем неторопливым шагом коне. Раскинувшееся до горизонта серебристое море ковыля послушно ложится под копыта. Даже жаль, что топчется такая красота. Лишь кое-где, девятыми валами, вздымаются из безмятежности простора крутые спины курганов. Среди них прячется Белый Старик, ощетинившись десятком глыб из песчаника волею природы, а может, неведомых вождей, затащенных на вершину. Много народов прошло этими степями. И далеко не все оставили след в памяти людской. Время потоком вымывает воспоминания о былом. А Степь забывает еще быстрее. После весенних дождей она укутывается зеленым ковром, приходящим на смену ковру белоснежному. И так год за годом… И каждый год крадет кусочек памяти. Где прорезая землю оврагом, где вспухая новым курганом, хранящим тело героя.
Времени достаточно. До зимы еще далеко. Можно не спешить, не рвать конские бока шпорами, не заставлять исходить на пену. Можно вспоминать. И думать. О многом. О том, что меняется не только Степь. Меняются и люди…
Нехорошие вести о том, что начало вызревать на Руси, достигли Степи. И было в тех вестях многое. О силе, что начинает перехлестывать через край. О готовящемся походе. О криках посаженных на кол доглядчиков Итиля и Константинополя. О «чистке». Старое слово, звучащее на новый лад. Страшное, аж мороз по коже продирает. Это могли бы подтвердить многие. Но нет их, только смотрят головы с колов позорного тына. Да души мучаются в христианском или иудейском аду. Каждому по вере его…
Киевский скрытник Вукомил не зря носит свое имя. Истинным волком оказался волхв, наделенным нелюдским чутьем. Взяли всех, кто ел горький хлеб разведчика, запивая полынным настоем лазутчика. За один день и одну ночь. И счастье тем, кто успел выхватить засапожник и встретить смерть в бою. Или кто был признан никчемным и зарезан сразу, скучно и буднично: ножом под ребро. Остальным хуже. Им выпала казнь. Плохая казнь.
Но печенегов вернули Степи. Живыми и здоровыми, просто наказав идти и не вредить. Умному достаточно.
Куркуте умен. Никогда и никто не мог оспорить его ум. Не сглупил бей и сейчас. Прошло два дня, и один из отпущенных вернулся в Киев. Вернулся, чтобы кинуться к княжескому кремлю. Не ошибся Куркуте, посланника не заставили ждать под запертыми воротами. Отворили, едва услышав имя пришедшего. Пригласили, напоили-накормили и, главное, выслушали.
И теперь Куркуте едет на полуночь, неторопливо отмеряя пройденный путь шагами вороного жеребца.
А воевода Серый столь же неторопливо едет на полдень, прикидывая, сколько осталось.
«Ближе к ночи. На вершине Белого Старика, – всплыли переданные слова. – Я приду. Будем говорить. Ты и я». Вот и оно, место тайной встречи. Куркуте опасается огласки. Он прав. Что знают трое – знают все. Лучше – тайна. Кабукшин Йула – сильны и прославлены ратными подвигами. Но у печенегов восемь племен. И каждое тянет на себя белую кошму. А Куркуте – бей. Одного племени из восьми. Но не договорившись с одним, не найти общий язык со всеми. А печенеги не смертельные враги, просто соседи. Иногда добрые, иногда – не очень. Ходившие и с Олегом на Царьград, и без Олега на Киев. По-разному бывало.
Сверху различимо все. Куркуте не торопится, зря горяча коня. Да, бей не хочет опоздать, слишком многое решился поставить на кон. И боится сам себя отговорить. А еще сильнее боится, что Черные Князья тоже верно поняли предложение Руси и успели послать переговорщика раньше… Но печенег опытен и давно научился находить в родной степи нужное место. В нужное время.
Солнцу видно все. И тарпаньи табуны, и волки, бегущие по следу. И степные овраги, по которым крадется четыре десятка пластунов, перекинувшихся, ради такого дела, из «Детей Стрибога» в «Детей Ящера». Ведь никто не скажет, что готов довериться вчерашнему врагу полностью. И полсотни всадников на горячих конях, прячущихся в тех же оврагах. Высокие договаривающиеся стороны подстраховались. «Во избежание», – как любит говорить воевода Серый. А старейшина Турах, по прозвищу Балчар
[91]
, ничего не говорит, но одобрительно кивает в ответ на мудрые слова…
И помоги Великое Небо не сойтись «Детям Стрибога» с «Детьми Быка»…
Куркуте ждал на вершине. Один. Пламя костерка плясало в неглубокой ямке, щедро разбрасывая вокруг замысловатые тени. Печенег устроился со вкусом: расстелив полотняную тряпицу, разложил для плотного ужина сыр, лепешки, полосы вяленого мяса. Серый, не говоря ни слова, кивнул бею и присел рядом. Раздернул завязки мешка. На тряпице добавился немалый кус сала, не успевший еще зачерстветь каравай хлеба, пригоршня дикого чеснока…
Так же молча оба начали есть, чередуя свое с чужим. Угощались долго. Целый день в седле все же давал о себе знать. Оба уже не юнцы. Наконец, Серый отвалился от стола, выудил из мешка небольшой бурдючок. Отхлебнул немного, передал бею. Тот отказываться не стал, приложившись от души.
– Хороший мед, – с нескрываемым удовольствием сказал Куркуте, возвращая владельцу ополовиненный бурдюк. – Сразу видно, что рус. Или не рус?
Если бы лицо собеседника отличалось узким разрезом глаз, было легче. А так, сидит напротив совершенно славянского облика муж, разве что халат да длинная коса светлых волос, лежащая на груди, мешают признать киевлянина.
– Все мы лишь песчинки перед лицом неба, – ушел от ответа Серый. Скажи ему все, ага. А потом, еще и ключ подари от квартиры, где деньги лежат…
– Но некоторые песчинки подобны камням, – не отказался пофилософствовать Куркуте. – А камень, попавший в копыто, может доставить много бед.
– Все зависит от копыта и от песчинки, – откинулся назад воевода, прислонившись к глыбе. Нагретый за день песчаник охотно делился теплом. – Ибо копыто может стать равным песчинке, а песчинка уравняться с курганом. А кони ломают ноги и о малые камни.
– Глупо спорить с очевидным, – улыбнулся бей.
Вытащил из-за пазухи коротенькую глиняную трубку-носогрейку, из кисета достал щепотку мелко нарубленных трав, уложил в чашечку, прижав пальцем. Уголек вернулся в костер, а печенег пыхнул задымившейся трубкой. В воздухе потянуло резким ароматом. Сладость мешалась с горечью, вплеталась непонятная кислинка… Серый в который раз пожалел, что бросил курить. Да, нет табака в Диком Поле. И во всей Евразии не найдешь. Но пытливый человеческий ум всегда найдет выход. Или замену. Главное – захотеть.
– Мы не будем, – подтвердил Серый. И тут же поправился: – Спорить не будем. А говорить будем. Ты не передумал, Куркуте? Ведь не для того ты звал меня, чтобы угощать кониной?
– А ты пришел не для того, чтобы угостить медом? – поддержал игру печенег. – Раз все все понимают, перейдем к делу.
