— Тогда пойдём и посмотрим сами, — сказал Декстер, вставая с кресла.
Когда они вышли из кабинета и направлялись по коридору, Декстер спросил:
— А как у тебя продвигается изучение инструкции к Берте? Я пролистал этим утром введение, но так и не понял, почему лампочки из красных становятся зелёными.
— Только один человек знает мадам Берту ближе, чем я, но он в данный момент торчит в Скандинавии, — сказал Скотт, когда они поднимались по каменной лестнице в комнату Долларового Билла.
Оказавшись перед дверью Билла, Декстер хотел уже было войти, но Скотт положил ему руку на плечо:
— Может, нам следует постучать? Возможно, он…
— В следующий раз ты захочешь, чтобы я называл его «сэр».
Скотт усмехнулся, когда Декстер тихо постучал и, не получив ответа, так же тихо открыл дверь. Крадучись пробравшись в дверь, он увидел склонившегося над рукописью Мендельсона с лупой в руках.
— Бенджамин Франклин, Джон Мортон и Джордж Клаймер, — бормотал хранитель.
— С Клаймером у меня была масса хлопот, — говорил Долларовый Билл, смотревший из окна на залив. — У него чертовски витиеватая подпись, которую нужно было выполнить одним росчерком. Вы найдёте сотни две его подписей в корзине для бумаг.
— Можно посетить ваш цех? — спросил Декстер. Долларовый Билл обернулся и взмахом руки пригласил их войти.
— Добрый день, господин Мендельсон. Я Декстер Хатчинз, заместитель директора ЦРУ.
— А вы разве могли быть кем-нибудь другим? — спросил Долларовый Билл.
Декстер проигнорировал его замечание и обратился к Мендельсону.
— Что скажете, сэр?
Долларовый Билл продолжал смотреть в окно.
— Она ничем не хуже той, которую мы в настоящее время выставляем в Национальном архиве.
— Вы очень великодушны, сэр, — сказал Долларовый Билл, повернувшись к нему лицом.
— Но я не понимаю, почему вы написали слово «британских» правильно, а не с двумя «т», как в оригинале? — спросил Мендельсон, вновь наклоняясь над документом.
— Для этого есть две причины, — ответил Долларовый Билл, и три пары глаз с подозрением уставились на него. — Первая: если обмен совершится успешно, Саддам не сможет утверждать, что располагает оригиналом.
— Разумно, — сказал Скотт.
— А вторая? — спросил Декстер, которого не оставляли сомнения в мотивах маленького ирландца.
— Профессору не удастся привезти назад эту копию и выдать её за оригинал.
Скотт рассмеялся.
— Вы мыслите, как преступник, — сказал он.
— Вам тоже лучше мыслить подобным образом в течение следующих нескольких дней, если хотите перехитрить Саддама Хусейна, — сказал Долларовый Билл, когда появился Чарльз с пинтой «Гиннесса» на серебряном подносе.
Долларовый Билл поблагодарил Чарльза, взял с подноса свою премию и отошёл в дальний конец комнаты, прежде чем сделать первый глоток.
— Могу я поинтересоваться… — начал Скотт.
— Я однажды пролил благословенный нектар на стодолларовую матрицу, над которой просидел целых три месяца.
— И что вы делали потом? — спросил Скотт.
— Принялся за новую, которая стоила мне очередных пяти лет в тюрьме. — Теперь даже Декстер не удержался от смеха. — Однако на этот раз я поднимаю свой стакан за Мэтью Торнтона, последнего из подписавшихся под документом, и желаю ему хорошего здравия, где бы он ни был, несмотря на чёртову «т».
— Так я могу теперь забрать шедевр с собой? — спросил Скотт.
— Нет ещё, молодой человек, — сказал Долларовый Билл. — Боюсь, что вам придётся потерпеть мою компанию ещё один вечер, — добавил он и, поставив стакан на подоконник, вернулся к документу. — Видите ли, одна из проблем, с которой я борюсь, это время. По мнению господина Мендельсона, рукопись сейчас тянет на 1830 год по возрасту. Я прав, сэр?
Хранитель кивнул и поднял руки, словно извиняясь за то, что посмел упомянуть о таком ничтожном недостатке.
— И что можно поделать с этим? — спросил Декстер Хатчинз.
Долларовый Билл щёлкнул выключателем, и ксеноновые лампы над столом осветили документ, залив комнату светом и сделав её похожей на съёмочную площадку.
— Завтра к девяти утра рукопись будет близка к 1776 году. Даже если останется расхождение в несколько лет, из-за того, что вы не дали мне достаточно времени, вряд ли в Ираке найдётся такой, кто сможет обнаружить разницу, если только у него нет датировочной машины «Карбон-14» и он не умеет ею пользоваться.
— Тогда будем надеяться, что оригинал ещё не уничтожен, — сказал Декстер Хатчинз.
— Это исключено, — возразил Скотт.
— Откуда у тебя такая уверенность? — спросил Декстер.
— В тот день, когда Саддам будет уничтожать эту рукопись, он захочет, чтобы это видел весь мир. Тут у меня нет никаких сомнений.
— Тогда, я думаю, будет уместен один тост, — сказал ирландец. — С разрешения нашего великодушного хозяина, конечно.
— Тост? — удивился заместитель директора. — В честь кого? — спросил он с подозрением.
— В честь Ханны, — сказал маленький ирландец, — где бы она теперь ни была.
— Откуда вы знаете? — спросил Скотт. — Я никогда не упоминал её имени.
— В этом нет нужды, когда вы пишете его на всем, начиная от старых конвертов и до запотевших окон. Она, должно быть, очень особенная леди, профессор. — Он поднял свой стакан и повторил: — За Ханну.
Дождавшись, когда горничная унесёт обеденный поднос из комнаты посла, главный администратор прикрыл свою дверь в противоположном конце коридора. Выждав ещё пару часов и убедившись, что все сотрудники легли спать, он крадучись вернулся в свой кабинет, нашёл номер телефона в Женеве и медленно набрал его. В трубке долго раздавались гудки, прежде чем ему ответили.
— Мне нужно поговорить с послом, — шёпотом сказал он.
— Его превосходительство отошёл ко сну, — ответили в трубке. — Вам придётся перезвонить утром.
— Разбудите его. Скажите, что звонит Абдул Канук из Парижа.
— Если вы настаиваете…
— Да, настаиваю.
После некоторого ожидания главный администратор услышал сонный голос:
— Ну, если ты разбудил меня зря, Абдул…
— Аль-Обайди приехал в Париж без предупреждения и на две недели раньше срока.
— И из-за этого ты разбудил меня среди ночи?
— Но он приехал не прямо из Багдада, ваше превосходительство. Он сделал небольшой крюк.
— Откуда ты знаешь? — Посол начинал понемногу просыпаться.
— Потому что у меня его паспорт.
