— Мой дядя говорит, что Киркук — это наш самый верный шанс. Большинство населения там курды, которые ненавидят Саддама Хусейна лютой ненавистью. Там даже иракские солдаты перебегают на другую сторону и присоединяются к курдским партизанам.
— Но как они узнают, на чьей мы стороне? — спросил Скотт.
— Мой дядя позаботится об этом, и, когда мы доберёмся до границы, они сделают все, чтобы помочь нам перебраться через неё. Это неофициальная граница, но за ней мы будем в безопасности.
— Похоже, что курды — наш единственный шанс, — сказала Ханна, внимательно слушавшая разговор. — Особенно если они поверят, что нашей главной задачей являлось устранение Саддама.
— Это может сработать, сэр, — сказал Кохен. — Если не подведёт машина.
— Вы механик, Кохен, поэтому только вам судить об этом.
Когда Азиз перевёл слова Скотта, старейшина встал из-за стола и провёл их в заднюю часть дома, где находился большой продолговатый предмет, накрытый чёрной тканью. Они с Азизом сняли покрывало, и Скотт не поверил своим глазам.
— Розовый «кадиллак»? — воскликнул он.
— Классическая модель седана для сельской местности 1956 года, если точнее, — сказал Кохен, потирая от удовольствия руки. Он открыл широкую тяжёлую дверцу машины, сел за руль и, потянув за рычаг под приборной доской, легко открыл капот. Через несколько минут, обследовав двигатель, он заключил: — Неплохо. Если снять кое-что с грузовика, то за пару часов я сделаю из него гоночный автомобиль.
Скотт посмотрел на часы:
— У нас есть только один час, если мы хотим пересечь границу этой ночью.
Скотт с Ханной вернулись в дом и вновь склонились над картой. Дорога, которую рекомендовал Азиз, проходила примерно в двенадцати километрах от деревни, но добраться до неё будет трудно даже налегке.
— Это может занять несколько часов, — сказал Скотт.
— А что делать, если нельзя воспользоваться шоссейной дорогой? — спросила Ханна.
Пока они со Скоттом продолжали корпеть над картой, а Кохен занимался «кадиллаком», Азиз отобрал тридцать самых крепких мужчин в деревне. Через час с небольшим появился весь перемазанный маслом Кохен:
— Машину можно переносить, профессор.
— Молодец. Но прежде нам надо избавиться от грузовика, — сказал Скотт, вставая из-за стола.
— Это невозможно, сэр, — сказал Кохен. — Теперь, когда я снял с него пару важных деталей, он не сдвинется с места. Зато «кадиллак» сможет делать больше сотни миль в час, — добавил он с гордостью. — На третьей передаче.
Скотт засмеялся и отправился с Азизом искать старейшину, с которым вновь поделился своей проблемой.
На этот раз на лице старика не возникло беспокойства.
— Не беспокойтесь, мой друг, — переводил Азиз. — Пока вы будете идти через пустыню, мы разберём грузовик и закопаем его по частям в таком месте, где его никогда не сыщут.
На лице Скотта появилось выражение обеспокоенности, но Азиз согласно кивнул в ответ на слова старейшины, и тот, не дождавшись, что скажет Скотт, повёл племянника в заднюю часть дома, где Кохен руководил разборкой «кадиллака» и распределял его части среди отобранной тридцатки.
Четверо человек понесут двигатель на самодельных носилках, шестеро других взвалят на плечи хромированный корпус, ещё четверо возьмут по колесу, другой четвёрке достанется шасси. Двое возьмут переднее сиденье, двое других — заднее, а один — приборную доску. Продолжая распределять оставшиеся части, Кохен добрался до конца шеренги, где стояли трое ребятишек не старше десяти-одиннадцати лет, которым было поручено нести две пятилитровые канистры с бензином и сумку с инструментами. Остаться должен был только тент.
Дядя Азиза с жителями деревни проводил гостей до околицы, чтобы видеть, как они двинутся в путь.
Скотт пожал руку старейшине, но не нашёл подходящих слов, чтобы выразить ему свою благодарность. «Позвони мне, когда будешь проезжать через Нью-Хейвен
[23]
», — сказал бы он в этом случае своему соотечественнику.
— До лучших времён, — сказал он старику, и Азиз перевёл его слова.
— Мой народ с нетерпением ждёт наступления этих времён.
Повернувшись, Скотт наблюдал, как Кохен с компасом в руках ведёт свой невероятный взвод в поход, у которого вполне могло не оказаться конца. Он взял канистру у самого маленького из ребят и показал ему назад на деревню, но тот замотал головой и быстро схватил его парусиновую сумку.
«Найдёт ли когда-нибудь отражение в истории этот способ транспортировки Декларации независимости?» — подумал Скотт.
Генерал Хамил продолжал ходить по кабинету, теперь уже в ожидании телефонного звонка.
Когда Саддам узнал о том, что майор Сайд дал террористам скрыться с Декларацией, в ярость его привело только то, что он не может расстрелять его лично.
Единственный приказ, который он отдал генералу, заключался в том, чтобы по государственному радио и телевидению ежечасно передавалось сообщение о том, что на его жизнь совершена попытка покушения, которая закончилась провалом, но сионистские террористы, предпринявшие её, все ещё разгуливают по стране. Тут же давались их описания и приводилась просьба Саддама к его любимым соотечественникам помочь выследить неверных.
Будь дело менее срочным, генерал ещё бы подумал, выпускать такую информацию или нет, ведь вполне может случиться так, что многие из тех, кто встретит террористов, захотят помочь им или просто закроют глаза. Но один совет он все же дал своему вождю — это пообещать большое вознаграждение за поимку террористов. Он давно уже выяснил для себя, что материальная заинтересованность очень часто помогает преодолевать угрызения совести.
Генерал остановился перед картой, приколотой к стене за его столом, которая временно закрывала портрет Саддама. Его глаза пробежались по многочисленным красным линиям, змеившимся между Багдадом и границами Ирака. Вдоль каждой из этих дорог находились сотни деревень, и для генерала не было секретом, что многие из них с радостью пригрели бы у себя беглецов.
И тогда он припомнил одно из имён, которое назвал ему Крац. Азиз Зибари — довольно распространённая фамилия, и тем не менее она не давала ему покоя все утро.
— Азиз Зибари… Азиз Зибари… — твердил он. И наконец вспомнил. Он казнил человека с этой фамилией, который был замешан в неудавшемся перевороте семь лет назад. А не был ли он отцом этого предателя?
Носильщики останавливались каждые пятнадцать минут, чтобы поменяться местами и перенести нагрузку на другие мышцы. «Инвалидные остановки», — называл их Кохен. В первый час они преодолели две мили и выпили столько воды, сколько не потребовалось бы ни одной машине.
Когда наступил полдень, Скотт прикинул по часам, что они преодолели чуть больше двух третей расстояния до дороги. Деревня уже давно скрылась из вида, а на горизонте по-прежнему не было никаких признаков жизни. Солнце нещадно палило, и их продвижение замедлялось с каждой милей.
