— Что они будут делать? — спросила она себя, когда последние дома остались позади, хотя давно пришла к выводу, что никто не в состоянии решить проблемы бесчисленных семей эмигрантов, постоянно прибывавших к берегам Венесуэлы в поисках своей судьбы, которая в большинстве случаев оказывалась совсем не такой, какую они воображали, находясь по ту сторону моря.
Страна была огромной, малонаселенной и предлагала приезжим бесконечные возможности. Однако, хотя политика открытых дверей, проводимая последними правительствами, не вызывала возражений, следовало отметить, что ни одно из них не проявило озабоченности по поводу того, что массовая и неограниченная иммиграция никак не регулируется и не получает достаточной помощи.
Голодные и отчаявшиеся, мужчины, женщины и дети, прибывшие из дальних краев, с другим климатом и жизненным укладом, неожиданно для себя попадали в хаотичный и переполненный Каракас, снедаемый безумной жаждой обогащения, или в полудикую провинцию, неразвитую, малолюдную, не имеющую необходимой инфраструктуры, где звери, насекомые, необузданные нравы, первобытные индейцы и необыкновенная природа — все это вместе сбивало с толку и опутывало приезжих паутиной, из которой им зачастую так и не удавалось вырваться.
Семьи вроде той, что она только что высадила в Сан-Карлосе, скитались по Венесуэле из конца в конец, безуспешно пытаясь найти место, где можно было бы зацепиться и выжить, и многие превращались в вечных кочевников, томимых тоской по родине. А между тем боязнь приезжих, чувство еще несколько лет назад креолам неведомое, уже давала о себе знать в среде бедняков, увидевших в этом нашествии отчаявшихся иностранцев угрозу своему традиционному укладу.
Кто приютит в Сан-Карлосе семью Пердомо Вглубьморя? Кто предложит мало-мальски достойную работу людям, которые, по их же собственному признанию, если что и умели, так это ловить рыбу?
— Они спятили! — бормотала Селесте Баэс, желая выбросить их из головы, хотя что-то ей подсказывало, что будет непросто забыть поразительную сцену, когда дикое и норовистое животное с косящим взглядом и безумными глазами покорно склонило голову, словно признавая в девушке свою настоящую повелительницу.
Было что-то необычное и необъяснимое в островитянке с миндалевидными зелеными очами и не поддающейся описанию красотой: что-то такое, что Селесте уловила почти в первый же момент, когда остановила пикап у обочины дороги, — и это было нечто большее, чем потрясающее тело или небывалое простодушие ее лица. От девушки словно исходил ореол тайны и недосягаемости, и это выделяло ее среди окружающих, а когда она села в машину, Селесте Баэс испытала беспокойство — смесь блаженства и тревоги, — которое усилилось после сцены с жеребцом.
Кто же она такая?
Умирающая от голода «нога-на-земле», по местному выражению, которое весьма образно определяло беднягу, не имеющего и худой лошаденки, которая оградила бы его от опасности — многочисленных змей и скорпионов саванны.
Где находится Лансароте и как может выглядеть такое место на свете, где почва — камень и лава и где нет ни коров, ни лошадей?
Селесте нажала на газ, желая как можно скорей увидеть первые строения Гуанаро и встретиться, пока та не уснула, со своей теткой Энкарнасьон, которая тут же начнет пересказывать ей тысячу сплетен о бесчисленных родственниках, и таким образом можно будет окончательно отодвинуть в сторону образ Айзы Пердомо. Однако ни болтовня тети, ни даже щебетанье кузин, которые случайно тоже оказались дома, не смогли ее развлечь, и тогда Виолета — в их семье женщины по традиции всегда носили имена, обозначавшие цвета
[20]
, — сделала ей замечание.
— Что с тобой? — поинтересовалась она. — Ты весь вечер словно сама не своя и почти не притронулась к еде. — Она лукаво улыбнулась: — Видно, влюбилась в Маракае?
Селесте отрицательно покачала головой и в какое-то мгновение чуть было не рассказала о происшествии, но передумала: у нее появилось ощущение, что это дело касалось только ее.
— Конечно же нет, — ответила она, пытаясь уйти от темы. — Просто возникли кое-какие проблемы в имении. Угоняют скот.
— Индейцы?
— Эти меня не волнуют. Время от времени крадут пару коров, чтобы прокормиться, однако это несерьезно. Проблема в другом — в организованных бандах, которые угоняют сразу двадцать или тридцать голов и переправляют их в Колумбию. День ото дня они все больше наглеют, а попытаешься дать им отпор — выйдет еще хуже. В прошлом месяце они ранили пеона. Всадили ему пулю в колено и на всю жизнь сделали хромым.
— Ты сама виновата, — заявила тетя Энкарнасьон, которая уже тысячу раз об этом твердила. — Имение «Мадре» не по плечу женщине. Тебе следовало бы его продать и переехать в Каракас или в Европу и жить себе как королева. Ты без толку прожигаешь жизнь. А главное — ради чего! У тебя даже нет детей, которые когда-нибудь сказали бы тебе «спасибо» за то наследство, которое ты им оставишь! — Она на секунду замолчала и сказала с явным намерением уколоть племянницу: — Ты уже не девочка, Селесте, и если упустишь время, никогда не сможешь его наверстать.
— Разводить коней мне интересно, — сухо ответила та. — Ничего другое не доставляет мне большего удовольствия, чем мое занятие. — Она покачала головой, налила себе рома в высокий стакан и начала пить медленными глотками, смакуя, поскольку это было первый раз за вечер. — А что я нашла бы в Каракасе? Или в Европе? Мужчин, готовых «развлечь» сельскую жительницу, от которой разит конюшней? Наряды, в которых я буду как кайман в крахмальных юбках? Утонченную публику, которая станет надо мной потешаться? — Селесте сделала очередной глоток и почувствовала себя лучше. — Нет уж, тетя… — добавила она. — Я себя знаю, выше головы все равно не прыгнешь, вот льянос и лошади — это мое.
— И ром.
Селесте подняла стакан и посмотрела на просвет:
— И ром, это правда. Это единственное, что скрашивает жизнь, не требуя ничего взамен.
— Погоди, еще потребует. Вспомни-ка своего отца. И дядю Хорхе…
К чему их вспоминать? Какой вред от нескольких стаканов рома, когда жаркие ночи становятся бесконечными или когда во время полуденной дремы воображение начинает жить своей жизнью и устремляется к конюшням — на поиски Факундо Каморры, который был настолько невероятно одарен, что ему ничего не стоило проникнуть в нее да еще и усесться ей на ягодицы, словно галопируя на своем нервном черно-белом коньке.
Оставшись одна, уже лежа в кровати, Селесте вдруг осознала, что после третьего стакана рома, когда она утратила всякий интерес к болтовне тетки и кузин, в памяти вновь и вновь всплывало не только лицо Айзы Пердомо, но также — с монотонной настойчивостью — и лицо младшего из братьев: того, с непослушными вихрами и мощным торсом. Он не проронил ни слова, однако его лицо показалось ей смутно знакомым.
Уже засыпая, она обнаружила, что в ее воспоминаниях черты Асдрубаля Пердомо сливаются с почти забытыми чертами Факундо Каморры.
