— Но так недалеко и до перестрелки!..
— С каждым говори на его языке, — рассудительно сказал льянеро. — А свинец — единственный язык, который понимают угонщики скота.
— Всегда можно договориться как-то по-другому.
— Послушай, сынок! — на этот раз старик обращался к Себастьяну. — Если бы все понимали, когда стараешься им что-то втолковать, вы бы так и жили на Лансароте, ваш отец не погиб и вам не пришлось бы переплывать океан на игрушечном кораблике. Я пытаюсь научить вас выживать в саванне, и вы должны ко мне прислушиваться, а то попадете как кур в ощип: как ни кукарекай, будет поздно.
— Но мы просто устали от насилия!
— Насилия? — удивился льянеро. — Я слышал, что в Европе миллионы людей поубивали друг друга самым жестоким и нелепым образом, а ты называешь насилием то, что я угрожаю подстрелить нескольких конокрадов? Ну и ну! — воскликнул он. — Вот то — насилие. А в наших краях, где рычат тигры и в реках подстерегают кайманы, это не насилие, это естественно.
— Возможно, вы и правы, — согласился Асдрубаль.
— Еще как прав, паренек! Еще как прав, — настаивал Акилес Анайя. — Это вы, европейцы, только что явили миру пример варварства, который человечество еще не скоро забудет. Поэтому не надо говорить, будто мы в наших странах «творим насилие», так как время от времени улаживаем наши дела с помощью стрельбы и ножа.
— Согласен, — сказал Асдрубаль. — Но я убил человека… и уверяю вас, что этого уже никак не забыть.
— Мы могли бы проговорить на эту тему всю ночь, — ответил старик. — Но если я позволю Кандидо Амадо или Рамиро Галеону приблизиться к дому, я подвергну дом опасности и вдобавок нарушу приказ хозяйки. — Он зажег свою сигарету, и помещение стал заполнять густой и почти осязаемый вонючий дым. — А этого я делать не намерен. Так что — свинец!
— Нет такого свинца, который сразил бы Рамиро Галеона, — вступила в разговор Айза.
Повисло молчание, тревожное, ледяное молчание, которое обычно сопровождало слова Айзы, когда она роняла их бесстрастным голосом. Невольно казалось, что это не она, а кто-то другой говорит ее устами.
— Повтори-ка, — нарушил молчание льянеро.
— Я сказала, что нет такого свинца, который сразил бы Рамиро Галеона.
— Откуда ты знаешь?
Девушка пожала плечами:
— Знаю.
— Ладно, — не моргнув глазом согласился Акилес Анайя. — Если его не убьет свинец, когда настанет время, я отолью пулю из золота. У меня еще сохранилась одна морокота из тех, что я выиграл на Кунавиче, она разнесет ему сердце на десять частей.
— Бесполезно, — уверенно сказала Айза Пердомо. — Ни свинец, ни золото, ни железо, ни бронза… — Она покачала головой. — Ни один металл! — уточнила она. — Никакой металл не причинит ему вреда.
— Что за глупость!
— Ну, как знаете…
Вглубьморя привыкли к тому, что самая младшая в семье никогда не спорила, когда кто-то высказывал сомнение по поводу ее заявлений. Но, видно, старого льянеро это не устроило. Он попытался вытащить Айзу из раковины, в которой она пряталась: с чего, спрашивается, она взяла, что косоглазый управляющий «Моррокоя» чем-то отличается от прочих смертных?
— Я повидал много чего удивительного, — сказал Акилес. — Пару раз сталкивался с Привидениями Саванны — всадниками без головы, которые в полнолуние скачут галопом в глубине льяно, — и даже не усомнился в том, что тебе явился дух дона Абигайля Баэса, потому что в отношении мертвецов поверю во что угодно, но чтобы христианина не убивали пули — это уж извините…
— Если они в него попадут, то убьют, — уточнила девушка. — Но они никогда не попадут.
— Почему?
— Возможно, он бежит быстрее, чем они. Возможно, он умеет уклоняться. Возможно, он носит амулет, который его оберегает. Я же вам уже сказала, что не знаю.
Акилес Анайя встал, подошел к окну и, прижавшись носом к стеклу — вероятно, единственному во всем доме, которое оставалось целым, — долго смотрел на луну, появившуюся над горизонтом: она выплывала из-за пальмовой рощи.
— Ладно! — согласился он, не оборачиваясь. — Допустим, косоглазого черта убить нельзя… А как насчет слизняка Кандидо Амадо?
Девушка посмотрела на него с недоумением:
— Что вы хотите сказать?
— Этого-то я могу убить или не могу?
Айза повернулась к братьям, взглядом прося о помощи, и тогда Себастьян вмешался.
— Ей же не все на свете известно, — сухо произнес он. — Она не карточная гадалка и не пифия.
Старик повернулся и взглянул на девушку в упор.
— Не давите на нее, — попросил Себастьян.
— Хорошо! Не буду. Но и вы на меня не давите — не учите, как мне следует управляться с делами имения. Я в льяно родился и умру льянеро. Как ты пузо ни втягивай, худышкой не станешь… — заключил старик.
Больше он ничего не сказал, и на рассвете винтовка была смазана и готова сразить выстрелом любого — кого угодно, только не Рамиро Галеона. Впервые за много лет Акилес Анайя не сидел в седле, когда солнце показалось над дальними кронами мориче и драцен на другом берегу реки, а лежал в гамаке на веранде, держа винтовку под рукой, и не сводил взгляда с арагуанеев, которые росли на западе: именно оттуда должны были нагрянуть гости из «Моррокоя».
Вероятно, они отправились в путь затемно, потому что солнце в саванне еще не припекало (позже вспотела бы даже кожа поводьев), когда они показались вдали. Всадники неторопливо ехали по сухой, потрескавшейся земле — месяц назад здесь было стоячее озеро.
Кандидо Амадо казался другим человеком, начиная с блестящей шляпы «пело-эгуама»
[48]
, которую он надевал исключительно на петушиные бои, и кончая сапогами, у которых задник немилосердно натирал; он не надевал их с того дня, как похоронил отца. Он даже причесался, прикрыв лысину волосами, которые росли почти из макушки, и, когда он церемонно поздоровался, сидя верхом на своей замечательной кобыле, недавно вычищенной щеткой, старик управляющий даже не потянулся за винтовкой.
— Добрый день, да пошлет нам его Господь!
— И по возможности прохладнее.
— Давненько не виделись, дон Акилес.
— И правда, я даже унюхать вас не успеваю, когда вы угоняете у меня жеребят в саванне.
— Обычное дело в льяно! Жалко смотреть на таких справных животных, когда они одни, брошены на произвол судьбы и без клейма!
— Они не одни, а с матерями, которые их вскармливают, и не брошены, поскольку в пределах «Кунагуаро» находятся у себя дома, и, если бы их оставили в покое, они бы вполне обошлись без клейма, пока не достигнут подходящего возраста, когда можно будет прижечь им задницу.
