Она уже успела какое-то время назад сделать вывод, что разговаривать с живыми о мертвых так же трудно, как и говорить с мертвыми о тех, кто продолжает жить, потому что страх одних и злопамятство других возвело между ними непреодолимую стену. И эта стена становилась все толще по мере того, как она превращалась в женщину и теряла детскую непосредственность.
Она больше не была в глазах окружающих невинной малышкой, которую мертвецы использовали просто в качестве посредника, желая поддержать отношения с реальным миром, так же как, по-видимому, не была во мнении этих самых покойников невежественной девчонкой, неспособной дать логичный ответ на их вопросы. Теперь те и другие, казалось, считали себя вправе на нее давить, словно действительно верили в то, что ей, Айзе Пердомо, младшей из рода Вглубьморя с Лансароте, у которой даже не было возможности закончить начальную школу, ведомо все о живых и мертвых.
— Уходи! — приказала она однажды дону Абигайлю Баэсу. — Уходи навсегда, потому что вы все сведете меня с ума!
Однако вечный всадник вернулся спустя два дня. На этот раз он пришел в компании белокурого и сильного мужчины, который сидел на горячем огненно-рыжем коне и вел под уздцы еще двух точно таких же животных.
— Моя жизнь стоила жизни четверым моим братьям, — сказал он словно сквозь сон. — Они только и знали, что напиваться, а меня ждала великая судьба. Я бы спас от верной смерти тысячи индейцев, однако мой отец предпочел нанести мне удар в спину. Почему?
— Возможно, потому что для отца все сыновья одинаковы: что герои, что пьяницы. Их было четверо, а ты — один.
— Я был не один. От меня зависели куиба́ и яруро. — Казалось, только это и волновало уже всеми забытого мертвеца. — Почему он меня убил?
Как найти ответ на подобный вопрос в семнадцать лет? Какой ответ тут может быть, проживи она хоть тысячу лет?
Рыжий Ромуло ждал с бесконечным терпением покойника, который знает, что ему спешить некуда. Однако, когда занялся рассвет и он понял, что его очертания начинают расплываться, он повернул своего коня назад и взмолился:
— Спроси моего отца! Пожалуйста! Спроси моего отца!
Он исчез из виду, уводя за собой двух огненно-рыжих коней, братьев того, который был под ним, и Айза Пердомо с упреком взглянула на тихого и молчаливого дона Абигайля, который присутствовал при этой сцене.
— Я же не знакома с его отцом, — запротестовала она. — Не знакома и не желаю знакомиться… Уходи! Я же сказала, чтобы ты никогда не возвращался. Уходи!
— Куда? Я так устал скакать галопом без цели в надежде найти свой дом… Так устал!
Как описать все это в дешевой тетрадке в синей выцветшей обложке так, чтобы, когда она будет перечитывать запись при свете дня, у нее не возникало ощущения, словно временами она теряет рассудок?
Как тут не чувствовать, будто она сходит с ума, если на следующую ночь к ней явился грустный старик с искаженным болью лицом?
— Что еще мне оставалось делать, если он выбрал эту дорогу? — сокрушенно говорил он прерывающимся голосом. — Я ему тысячу раз говорил: «Нет такого человека, который бы бросил вызов Хуану Висенте Гомесу и остался в живых. Перестань подвергать всех опасности». — Он громко шмыгнул носом, и Айзу отвлекло открытие, что у мертвеца могут течь сопли. — Однако он меня не послушал, — продолжал всхлипывать старик. — Тысячу и один раз бросал вызов этому грязному тирану, и все это время ни разу не подумал ни обо мне, ни о своих братьях. Он так и не захотел меня понять, а теперь я хочу, чтобы ты заставила его это сделать.
— Я? Почему я?
Это был извечный вопрос без ответа, и надежда Айзы заключалась в том, что однажды, когда она созреет и почувствует себя способной сесть и без страха перечитать все, что записала на этой толстой желтоватой бумаге, ей удастся выяснить, по какой такой причине ее выбрали на роль советчицы мертвых и подруги зверей.
Когда-нибудь!
Однако до этого дня было еще очень далеко, а пока все, что она могла, это с бесконечной тщательностью записать каждую фразу Абигайля Баэса, Рыжего Ромуло, его не знающего покоя отца или несчастной Наймы Анайи.
«Что же они делали, когда я еще не приехала? К кому они обращались со своими жалобами и плачем? Кому они раньше надоедали своими секретами, которые унесли с собой в могилу?»
Разочарование Наймы, злость Рыжего или грязная правда, скрывающаяся за убийством дона Абигайля, которую он сам ей рассказал одним холодным утром, когда даже солнце отказалось появиться от стыда, — все это было слишком тяжким грузом для ее хрупких плеч, и без того уставших от ее собственных бед, которые ей никогда не хотелось поверить тетрадке в синей обложке, но которые удерживались в памяти, осаждая ее в те ночи, когда ей не являлись мертвые, или преследуя во время долгих прогулок по равнине и рассветов под парагуатаном.
Она наблюдала за матерью, старавшейся навести порядок в доме, который ей не принадлежал и никогда не будет принадлежать; смотрела, как возвращаются братья, измученные после длинного дня тяжелейшей работы; была с ними рядом, когда они подолгу молчали, погрузившись в воспоминания об острове, который они покинули; улавливала ноты горечи в их голосах, когда они говорили о прошлом, чувствовала себя виноватой, и ей неудержимо хотелось плакать.
Почему мертвые жаловались ей на свои горести, если она тащила на себе трагедию всей своей семьи?
— Кандидо Амадо попросил меня выйти за него замуж.
Асдрубаль, который в этот момент пил, не удержал воду во рту, нечаянно обрызгав мать, сидевшую за столом напротив него; ей пришлось вытереть лицо краем передника.
— Что ты сказала? — переспросил Себастьян после короткой заминки, вызванной этим комическим происшествием.
— Что Кандидо Амадо попросил меня выйти за него замуж.
— Когда ты его видела?
— Он приходил позавчера, когда я была на реке.
— Я его подстрелю, — изрек Акилес Анайя.
— Он не сделал ничего плохого.
— Еще сделает.
Было очевидно, что старик льянеро убежден в том, что говорит, и, когда все повернулись к нему, он произнес:
— Я знаю Кандидо Амадо. Он ненасытный, как пиранья, скользкий, как мапанаре, и терпеливый, как кайман. — Судя по всему, старику потребовалась сигарета, и он начал ее сворачивать, продолжая говорить: — Вдобавок он глуп, и это делает его даже еще опаснее, потому что ты всегда можешь предвидеть, как будет реагировать подлец, но не дурак. — Он сморщил нос: эта странная гримаса выдавала его озабоченность. — Если он влюбился, то может заварить кашу.
— Что значит «заварить кашу»?
— Строить козни, подложить свинью, учинить скандал! Назовите как хотите! Что бы это ни было, он отравит нам жизнь. Единственный выход — отправиться к нему и растолковать, что в следующий раз, когда он нарушит границы «Кунагуаро», я всажу ему пулю между рогов. Он знает, что я могу это сделать, потому что Закон Льяно на моей стороне. Одно дело — угонять у меня скот, совсем другое — шарить в доме и посягать на женщин. На этот счет льянеро непреклонен, потому что саванна огромна и он не может одновременно заботиться о своей чести и о своих коровах. И если у тебя крадут корову, ты крадешь соседскую, но если у тебя уводят женщину, соседская может оказаться толстухой и грязнулей.
