— Скажи-ка, это и правда была она?
— Кто? Ваша мать?
Он кивнул и спросил снова:
— Она действительно была здесь, сидела и смотрела на меня, укоряя в том, что случилось с моими братьями?
Айза лишь молча кивнула в ответ; Гойо искоса взглянул на нее и вновь сосредоточился на своих ногтях, вычищая из-под них грязь.
— Возможно, у нее достаточно причин, чтобы сердиться на меня, — признал он. — Но она не имела права производить нас на свет, словно крольчиха, которая рожает детенышей, не заботясь о том, кто их отец и чем они будут заниматься в жизни. Рамиро получился косоглазым, Хасинто — горбатым, а Флорентино — полудурком. Анастасио Тринидад был мерзким пьяницей, от которого за двадцать метров разило ромом, вечно ходил облеванный и не мог связать и дюжины слов… Ты считаешь, что Сеферино заслуживал такого отца? Считаешь, что кто-то в этом мире заслуживает такого отца?
— А вы считаете, что ваш отец, кто бы он ни был, заслуживал сына, который похваляется тем, что убил двести человек? Я пытаюсь вас понять, но у меня ничего не получается. Из-за чего такой интерес к тому, кто был вашим отцом? Важно то, какие люди мы сами, а не наши родители.
— Ты можешь так говорить, потому что ты их знала. А я не знаю, что именно заставляет меня поступать так, как я поступаю, и что за кровь течет у меня в жилах. Мне необходимо знать, почему я такой, какой есть…
— Возможно, — согласилась Айза. — Но думаю, что, если бы вы всю жизнь помогали людям, вам не понадобилось бы спрашивать себя, почему вы так поступаете. — Она встала, словно сочтя разговор законченным. — У меня два дня. Не так ли?
— Два дня, — подтвердил Гойо. — Если послезавтра я получу ответ, я вызову кого-нибудь из моих людей, чтобы он проводил тебя до «Кунагуаро». В противном случае я тебе гарантирую, что, даже если моя мать кинется мне в ноги, это меня не остановит. Меня можно поймать врасплох один раз, но не второй…
Это была правда. Гойо Галеон провел самую скверную ночь в своей жизни, явственно ощущая присутствие своей матери, умершей одиннадцать лет назад, а потом еще и нескончаемый день непереносимых мук головной боли: впору было сойти с ума, — однако он умел быстро встряхиваться и выходить из любого положения. Когда его брат Рамиро упомянул о необыкновенно красивой девушке, которая разговаривает с мертвыми, это показалось ему вздором, хотя, как всякий истинный льянеро, он всегда был склонен верить в истории о привидениях и призраках и теперь, лично познакомившись с Айзой и став свидетелем ее способностей, не сомневался, что они настоящие, но тем не менее не собирался позволять ей вмешиваться в его жизнь.
Возможно, для него важнее было не то, что дух его матери явился Айзе, чтобы рассказать, что ни сержант Кирога, ни Анастасио Тринидад не могли быть его отцом, а то, что ему пришлось признать, до какой степени он повлиял на своих братьев, когда они сбились с пути истинного, и насколько иными могли бы стать их судьбы, если бы он сумел направить свое бесспорное влияние в лучшую сторону.
Когда ночь застала его под саманом, на котором он однажды повесил колумбийскую девчонку — даже имени ее не запомнил, — он понял, что всегда испытывал глубокое презрение к братьям. Они казались ему грубыми, невежественными и страшно недалекими, а единственный, кто обладал хоть какими-то качествами, делавшими его достойным внимания, был таким косоглазым, что невозможно было смотреть ему в лицо, да вдобавок влюбился в шлюху Имельду Каморру и пошел в услужение к такому уроду, как Кандидо Амадо.
Кто мог гордиться такой семьей? Полуграмотная буфетчица, задарма отдававшаяся пастухам, пьянчугам и голодранцам, и восемь братьев, которые и ввосьмером не сумели бы прочесть хотя бы одну газету.
И неведомый отец.
Гойо Галеон больше, чем кто-либо, с детства испытывал настоятельную потребность узнать, кто был его отцом, и, кроме того, узнать, что тот был замечательным человеком — таким, от кого он унаследовал кровь, отличавшую его от братьев и служившую оправданием того, что, взрослея, он превратился в самого грозного человека на равнине.
— Но кто?
Полтора столетия назад он мечтал бы оказаться сыном Бовеса Тетерева — Лучшего Копья Льяно, человека, который благодаря жестокости и отваге выгнал из саванны самого Симона Боливара, — потому что, подобно ему, Гойо, Бовес завоевал уважение и восхищение земляков, несмотря на все совершенные им бесчисленные зверства и напрасно пролитую кровь невинных людей…
Он все еще помнил, что, когда в детстве они играли в войну, все мальчишки хотели быть Боливаром, Мирандой
[75]
или Паэсом
[76]
, а он неизменно брал себе роль Бовеса — всадника, появившегося из ниоткуда, вооруженного копьем, чуть было не отодвинувшего на пятьдесят лет, если бы его внезапно не настигла смерть, независимость Венесуэлы.
Но ведь Бовесы в льяно перевелись?
Осталась всякая пьянь вроде Анастасио Тринидада, импотенты вроде сержанта Кироги или грязные пастухи с потными ногами, приносившие с собой в комнату его матери запах навоза.
Кто же из обладателей этих немытых ножищ зачал в утробе Фелисианы, «самой горячей киски саванны», четвертого из ее сыновей — и единственного, который действительно заслуживал того, чтобы появиться на свет?
Никто!
Гойо Галеон в глубине души был твердо убежден, что тот, кто его зачал, был не вонючим неграмотным пастухом, а замечательным и легендарным человеком: всадником, достойным Бовеса и в равной степени достойным быть отцом Гойо Галеона.
Только кто?
~~~
Впервые в жизни она звала мертвеца, а мертвец не являлся на зов.
Впервые она умоляла тех, кому столько раз помогала, чтобы они пришли ей на помощь, но никто не откликнулся.
Она была одна, одна-одинешенька в огромной спальне. Фелисиана Галеон так больше и не села на стул в углу. Хотя Айза то и дело закрывала глаза, чтобы кто-то из покойников по привычке явился к ней с визитом, ей не удавалось погрузиться в глубокий сон, лишь по временам она впадала в полузабытье. Внезапно очнувшись, озиралась вокруг, надеясь увидеть дедушку Езекиеля, Флориду или даже своего отца Абелая Пердомо, но видела перед собой только комнату, еще более пустую, чем прежде.
Даже дон Абигайль Баэс, кривой льянеро с тремя пулями в груди, не удостоил ее своим появлением. Можно было подумать, что покойники решили бросить ее на произвол судьбы: дескать, пусть это послужит ей справедливым наказанием за то, что она много раз умоляла их вернуться в свой мир теней и никогда больше не возвращаться.
