— Имя?
— Мартин.
— Как женское?
— Нет, произносится «Мартин», но…
— По-французски будет «Мартен».
— Вот-вот.
— Род занятий?
— Ботаник.
Начинаю было повторять по буквам, полицейский сухо обрывает меня, он, мол, сам знает, что это такое: растения.
— Садовник, короче, — переводит он.
— Не совсем. Я заведую лабораторией в Йельском университете, а в настоящее время работаю в отделе биогенетики НИАИ.
— Как пишется?
— Национальный институт агрономических исследований, сектор 42, в Бур-ла-Рен по адресу: 75, улица Вальдека-Руссо.
Он вздыхает, жмет указательным пальцем на клавишу, стирая лишнее, — врубился наконец.
— Дата рождения?
— 9 сентября 1960.
— Место рождения?
— Орландо, штат Флорида.
— Стало быть, гражданин США.
— Да.
Мой собеседник с укоризной кивает на сидящих вдоль стены ряженых и сообщает, что Хэллоуин, между прочим, это обычай моей страны. Изображаю лицом скорбное сожаление — лучше согласиться, иначе помощи я не дождусь.
— Адрес во Франции?
— 1, улица Дюрас, Париж, восьмой округ.
— Предмет жалобы?
— Незаконное присвоение личности, попытка мошенничества, клевета, злоупотребление доверием…
— Эй-эй, я печатаю двумя пальцами!
Он заставляет меня повторить, прерывает, чтобы ответить на звонок, открывает какой-то файл. Продиктовав список имен, вешает трубку и, щелкнув мышкой, возвращается к моему заявлению.
— На кого хотите подать жалобу?
Секунд на пять повисает молчание; он поднимает голову, повторяет вопрос. Я выдавливаю из себя:
— На Мартина Харриса.
Он хмурится, смотрит на экран, вскидывает на меня глаза, медленно произносит:
— Вы подаете жалобу на самого себя.
— Нет… На того, кто занял мое место. Я не знаю его настоящего имени.
— Подробнее, пожалуйста.
— Я попал в аварию, шесть дней пролежал в больнице Сент-Амбруаз, а когда вернулся, обнаружил этого человека у себя дома.
— Незаконное вторжение?
— Можно назвать это и так. Он выдает себя за меня.
— Двойник, стало быть.
— Вовсе нет. Но я не успел познакомиться с соседями: сразу по приезде попал в аварию. Уж не знаю, как этот тип ухитрился, но он просто-напросто живет под моим именем.
Полицейский перечитывает то, что успел записать, добавляет мои последние показания, задумывается. О Лиз я не упомянул чисто инстинктивно. Я вижу, что пока моя история кажется ему правдоподобной, и не хочу превращать ее в адюльтерную разборку — хватит с меня охранника. Жалобу на незаконное присвоение личности принять обязаны. А вот если жена не признает мужа при свидетелях, это уже подозрительно.
— Брижит!
Его коллега откликается на зов, подходит.
— Дом один по улице Дюрас, кажется, выходит на Фобур,
[1]
так?
— Сейчас пошлю кого-нибудь.
— Присядьте, пока мы все проверим.
Я киваю, немного растерянно: уж очень быстро и просто все получилось. Направляюсь к ряду привинченных к стене пластмассовых стульев, но тут он окликает меня:
— Кто-нибудь может подтвердить вашу личность?
Я задумываюсь.
— Хозяин моей квартиры. Это мой коллега, профессор Поль де Кермер. Он пригласил меня во Францию для совместной работы и предоставил эту квартиру, она досталась ему от матери, и…
— Так вы квартиросъемщик или гость?
— Все будет зависеть от результатов нашего сотрудничества… Если мы решим продолжать исследования, думаю, что НИАИ начнет оплачивать мне жилье…
— Вы знаете его телефон?
— 06-09-14-07-20.
Слишком уж гордо я это произнес, но все вспоминается так легко, без усилий, и каждый раз это лишнее доказательство — пусть даже мне нет нужды проверять свою память, а этим тоном отличника, отбарабанивающего вызубренный урок, я рискую вызвать подозрения.
— Автоответчик, — говорит полицейский, передавая мне трубку.
— …Оставьте сообщение после сигнала, — слышу я голос Кермера, — и я перезвоню вам, как только смогу. Би-ип.
— Добрый день, Поль, это Мартин Харрис. Извините, что беспокою, но не могли бы вы перезвонить мне немедленно, я сейчас в…
Рыжий полицейский поднимает глаза и кивает мне на прикнопленный к стене листок, где указан номер телефона. Я диктую его автоответчику моего коллеги, а потом добавляю тем же тоном в ответ на вопрос, который наверняка возник у него при чтении последнего номера «Нэйчур»:
— По поводу орхидеи-молота: подтверждаю, она действительно опыляется тиннидеей, а не горитой.
Я возвращаю трубку полицейскому, который занят распечаткой моего заявления и никак не реагирует. Я уже злюсь на себя: вздумал демонстрировать свои познания, да еще так нарочито, что этот парень, чего доброго, заподозрит подвох. И зачем — ведь до сих пор у него не было причин сомневаться в моей искренности?
Мучительный страх скручивает желудок; я сажусь среди подростков, которые перешептываются, хихикая, на своем непонятном языке. Появляется уже знакомая мне Брижит, она подходит к трем скелетам слева от меня с каким-то списком и телефоном в руках, жестом просит их ответить ее собеседнику, потом берет трубку сама, слушает и говорит рыжему:
— Это не албанцы.
— А, черт! Что еще осталось?
— Белоруссия, Босния, Эстония… — вяло перечисляет девушка, водя пальцем по списку.
— А чеченцы? — напоминает потерпевший, толстый мужчина в клетчатом костюме, с крайнего стула.
— Нет у нас такого переводчика.
— Черт бы драл эти восточные страны, — ворчит толстяк.
— В восьми случаях из десяти, — уточняет Брижит, — это французы прикидываются, знают, что с нелегалов взятки гладки.
Потерпевший, вряд ли собираясь отказываться от расовых предрассудков, разочарованно замолкает; потом поворачивается ко мне — мол, посочувствуйте, — и принимается рассказывать через головы трех подростков, как они вытащили у него бумажник, пока он фотографировал обелиск на площади Конкорд. Я рассеянно киваю, занятый собственной проблемой.
— А у вас, — проявляет он солидарность, — у вас-то что украли?
