Потом он воскрес, святой меняется, и повторяется та же история, что-то в ней опускается, что-то обрастает новыми подробностями, так, бывает, переключаешь каналы в телевизоре и натыкаешься на одни и те же новости, только одни и те же кадры озвучивают разные комментаторы. То они шпарят в один голос, а то по-разному, кто-то что-то добавит, кто-то где-то сократит, но в основном комментируют так, будто все уже всё знают: о главном тараторят скороговоркой, больше обобщают, чем вникают в суть; от таких программ одна головная боль, лучше выключить. Как-то непрофессионально все это выглядит. Одно из двух: либо эта книга — сборник легенд, тогда она заслуживала лучшего, чем сырые тексты, которым недостает прелести, либо нас хотят убедить, что все это было на самом деле, но уж больно несерьезно получается.
Взять хотя бы чудо с хлебами. Если это правда было, если Иисус ухитрился пятью горбушками накормить пять тысяч человек, свидетели не могли этого не запомнить, а потом наверняка было дознание, может, кто и выяснил, как ему это удалось. А четыре святых репортера — нет бы об этом рассказать, просто говорят: вот так, преломил он пять хлебов, и все наелись, да еще оставшихся кусков хватило человек на пятьсот. То ли издеваются над нами, то ли нарочно что-то скрывают, потому что вера на то и вера, чтобы верить без доказательств. Выгодная, надо сказать, штука. «Кто не примет Царствия Божия как дитя, тот не войдет в него»
[7]
. Верь, значит, как малый ребенок, в сказки, и твое будет горчичное зерно, и невод, и закваска, и купец с жемчужинами.
Нет, кое-какие сцены мне понравились, даже очень, например та, где Иисус ходил по морю, а его ученик Петр тоже так захотел. Иисус сказал ему, что он может, если хочет, и апостол в самом деле пошел по воде, но тут налетел ветер, поднялись волны, Петр сдрейфил и чуть не утонул из-за этого. И еще когда Иисус говорит ученикам: «Вы — соль земли. Если же соль потеряет силу, то чем сделаешь ее соленою?»
[8]
Иначе говоря: ничего не бойтесь, потому что страх сделает вас бессильными, и никогда не падайте духом, улыбайтесь, и люди к вам потянутся, не нагоняйте тоску постной физиономией. Я бы тоже мог такое сказать, но делать вывод о голосе крови — бо-о-ольшая натяжка… И потом, это было раньше. До того как я потерял свою соль вместе с Эммой и все стало пресным.
Понравилось мне и про неверную жену, и про блудного сына: благословенны те, кто радуется жизни и дарит счастье другим, к чертям добропорядочных ревнивцев и рогоносцев! Но особенно я оценил у Матфея и Луки проявляющийся временами черный юмор. Вот, к примеру, Иисус изгоняет из человека беса, тот бродит, бездомный, не находя покоя, и наконец говорит: «Возвращусь в дом мой, откуда я вышел». Сказано — сделано, он возвращается и находит свой дом «незанятым, выметенным и убранным» и тогда — чего одному скучать? — приглашает целую компанию бесов, и они хозяйничают в человеке уже всемером
[9]
. Во-во, это и есть мое отношение к религии: если человек по натуре с гнильцой, станет вдвое хуже. Сходит, покается, вроде грехи смоет, и с чистой совестью еще не такого нагрешит.
А что еще меня поражает — никакой логики. Их послушать, так Иисус сплошь и рядом сам себе противоречил. Будь верен жене, люби детей — и тут же: оставь дом и семью и следуй за мной. Почитай отца твоего и матерь твою — ан нет, пошли их подальше, как я Марию с Иосифом, которые хотели привязать меня к дому; мои истинные родители совсем другие, они внемлют мне. Горе богатым, не протиснуться им в игольное ушко, не попасть в Царство Небесное — и да здравствуют те, кто ни черта не делает и живет припеваючи, ведь «всякому имеющему дастся и приумножится, а у неимеющего отнимется и то, что имеет»
[10]
. Вот так славно! Притча о талантах, прославляющая биржевые спекуляции, — оригинально, нечего сказать, и уж вовсе умора — про работников в винограднике: мол, не фиг вкалывать больше других, потому что пришедшим к одиннадцатому часу заплатили столько же, сколько и гнувшим спину с утра. «Я хочу дать этому последнему то же, что и тебе; разве я не властен в своем делать что хочу?.. Так будут последние первыми, и первые последними»
[11]
. Да уж, оказывается, вот какова она, христианская любовь к ближнему. Без дураков, всем посоветую: лучше быть верующим, не зная, что это значит, а то как прочтешь такое толкование, хоть стой, хоть падай.
В общем, я думал, меня всего перевернет, ожидал хотя бы сомнения, может, даже озарения, вдруг снизойдет — и уверую… Я был готов принять этого Иисуса как случайно встреченного брата-близнеца, о существовании которого раньше не знал. Но вот дочитал я Евангелия до конца, то пытаясь представить себя на его месте, то не приемля, — и как будто жар и холод друг друга нейтрализовали: я все тот же, прежний. Прав святой Марк, «никто не вливает вина молодого в мехи ветхие: иначе молодое вино прорвет мехи, и вино вытечет, и мехи пропадут»
[12]
. Я слишком долго жил в неверии, чтобы обратиться к вере без ущерба для себя, поэтому лучше сказать сразу: нет, не обратился. У меня есть свои ценности, пусть даже некоторые из них я нашел в устах Христа, но я-то додумался до них сам, они мне не с неба свалились. Вот так.
И потом, Новый Завет для нашего времени безнадежно устарел. Ну что такое сегодня Бог и дьявол? Конкурирующие программы, телеканалы, которые бьются за рейтинг, чтобы урвать кусок пожирнее, выкачивают из нас деньги то «магазинами на диване», то призывами к пожертвованиям, тут и душу спасешь, и всесильным себя почувствуешь. Добро и зло — раньше это был выбор, а что теперь? Пульт дистанционного управления и торги: уж не знаю, что гаже — смотреть черную мессу в прямой трансляции или любоваться, как пастор Ханли изгоняет бесов с перерывом на рекламу.
Небо порозовело, солнце отражается в окне напротив, перед которым бреется, как и каждое утро, старик-сосед. Зачем? Он никогда не выходит из дома. Рассыльные из Социального обеспечения доставляют ему в полдень коробку с продуктами и суют в дверь, не снимая шлема; в три часа он сменяет спортивный костюм на пижаму, остальное время живет в подрагивающем свете телеэкрана, а я смотрю в его окно, как смотрел бы в стекло аквариума. Что же мне делать? Как быть с этой кровью, от которой никакого проку, ни прав, ни обязанностей, ни иллюзий, ни желания верить — только чувство протеста и отвращение. Не могу я взять на себя ответственность, которую не выбирал. Не хочу становиться кем-то другим, пусть даже я теперь — никто.
А что если вскрыть вены? Вот и посмотрим. Даже интересно, умру ли я, как все люди? Небытие, ад — или десять лет тюрьмы за попытку самоубийства? Не знаю, но жить дальше как ни в чем не бывало — выше моих сил.
Дождавшись шести утра, я звоню психиатру. Автоответчик. «Это был Джимми Вуд», — почему-то говорю я. И от слова «был», уже повесив трубку, чувствую во рту вкус пепла.
