– Мама вольна делать что хочет, – одернул ее Люсьен. – Что сегодня на обед?
– Я поджарила тебе гольца, – с важностью ответила кассирша. – Ты знаком с месье Пейролем из полиции? Он хочет с тобой поговорить. Это Люсьен, мой крестник.
Крестник заглянул в сковородку, где шипела в разогретом масле длинная, тонкая, страшно костлявая рыбина, гордость нашего озера.
– Какая гадость, – сморщился Люсьен. – Я хочу рыбных палочек.
– Рыбных палочек! – вздохнула Одиль, ища сочувствия у гостя. – Они все на этом помешались. Думают, что все эти мороженые штучки так и ловятся в сети. Ты будешь есть то, что дают, и никаких разговоров.
– Я здесь дома, а ты на службе, – отчеканил Люсьен и, повернувшись к ней спиной, обратился к гостю: – Вы меня ждете?
– Здравствуй, Люсьен. Меня зовут Гийом, мы виделись вчера на кладбище… Я хотел купить картину твоего отца, и твоя мама сказала, что я могу посмотреть их у тебя.
Мальчуган смотрит на неожиданного клиента круглыми глазами. Настроение у него сразу исправляется, и, чувствуя себя важной персоной, он пожимает гостю руку.
– Вы обедали? У нас сегодня рыба.
– Благодарю за любезность, – стараясь быть серьезным, ответил Гийом.
– Обычно бывает что-нибудь получше, но сегодня у нашей служанки выходной. Пойдемте пока посмотрим.
И они выходят из комнаты, предоставив Одили срывать злобу на гольце, которого она свирепо переворачивает вилкой.
– Вы что, тоже художник? – спросил Люсьен на лестнице.
– Нет, но я люблю искусство.
– Почему же вы пошли в полицию?
– Я просто прохожу службу. А вообще-то я учусь на филфаке, готовлю диплом. Правда, не очень тороплюсь. Больше всего я люблю писать книги.
Люсьен церемонно распахивает дверь своей комнаты, и нам всем троим открываются увешанные картинами стены. Но, как ни старался Альфонс размещать их вплотную, рама к раме, в одном месте остался свободный квадрат, а самую большую картину пришлось поставить на пол около кровати. Это вечер во время сбора винограда. Гулянье при свете фонариков. На первом плане молодой парень с недовольной рожей. Та еще мазня.
Гийом Пейроль расхаживает, как в музее, задрав голову и заложив руки за спину. Ни за что не поверю, что ему нравится. Поданное таким образом, мое творческое наследие напоминает винегрет. Гийом нечаянно задевает ногой игрушечную «феррари», спотыкается и еле удерживает равновесие. Люсьен ловит и прижимает машинку к полу ботинком. Я с благодарностью замечаю, что он забрал из моей комнаты все машинки, которые я когда-то дарил ему на дни рождения и которые он выселил, когда подрос.
– Готово! – кричит из кухни Одиль.
Гийом возвращается к картине, прислоненной к кровати:
– Мне нравится вот эта.
– Это кутеж виноградарей в Кларафоне, – объясняет Люсьен, ошарашивая меня своей осведомленностью.
– Кутеж?
– Ну да, деревенский праздник. Так у нас говорят. Вы откуда?
– Из Парижа.
– Я был на Эйфелевой башне.
– Я тоже. А ты не пробовал плевать оттуда, с высоты, жевательной резинкой?
– Нет. – Люсьен удивлен.
– Это очень забавно. Потом спускаешься и ищешь ее внизу. Выигрывает тот, кто первым отыщет свою.
– А как узнать, что это твоя?
– Прежде чем выплевывать, конечно, прилепляешь бумажку.
– И ты когда-нибудь выигрывал?
– Ни разу. Дурацкая, вообще говоря, игра.
– Подгорает! – кричит Одиль.
– Тебя научил твой отец?
– Нет. Мой отец – человек серьезный. Дурак, но очень серьезный.
Запах горелого не дает укрепиться зародившейся мужской дружбе. Гийом указывает на разобиженного деревенского парня посреди гулянки и спрашивает цену.
– Триста франков, – от фонаря отвечает Люсьен. – Но тебе я уступлю за двести.
– Идет, – Гийом вынимает из кармана початую пачку «Голуаз» и вытаскивает из нее несколько свернутых в рулончик купюр – я тоже так делал в армии. Вообще при нем я словно молодею. Вижу свою копию.
– У тебя есть дети? – спрашивает Люсьен. Мне бы тоже хотелось это знать.
– Нет.
– Это не мне. – Люсьен не берет денег. – Опусти это в кружку пожертвований за упокоение душ, томящихся в чистилище. Это в церкви Пресвятой Богородицы. Слева как войдешь.
– Ну вот, сгорело! – доносится злорадный возглас из кухни.
– Ты думаешь, он в чистилище?
– Если в раю, ему это не понадобится.
Люсьен сел на кровать, подобрал с пола желтый «феррари» и с погрустневшим лицом катает его по ноге. Одно колесо не крутится. Люсьен, насупясь, распрямляет крыло, которое мой покупатель погнул каблуком. Оглушительно хлопает входная дверь. В наступившей вслед за этим звенящей тишине слышно только равномерное тиканье часов в гостевой комнате.
– Он ведь не может быть в аду, правда? – не поднимая глаз, шепчет мой сын.
– Конечно, нет, – успокаивает его Гийом с полной убежденностью. – Художники не попадают в ад.
– Почему?
Гийом садится на кровать рядом с Люсьеном и помогает ему освободить колесо.
– Ад для тех, кто никогда не рисковал. Никогда не сомневался в себе, ничего не делал или, как мой отец, плевал на людей и использовал их в своих интересах. Вот почему я пытаюсь писать книги.
– Какие?
– Свои. Знаешь, был такой писатель… настоящий, который всю жизнь работал ради того, чтобы дарить людям радость… Жан Кокто… так вот, он как-то сказал: «Когда придет смерть, я умру богатым человеком». Не беспокойся за своего папу. Посмотри, сколько он вам оставил. Худшее, что может ему грозить, это налоги.
– Налоги?
– Ну да. Он был талантлив, любим, имел хорошую семью, служил искусству – сколько сокровищ! Естественно, с него причитаются налоги. Там, где он сейчас, он должен давать и давать.
– А как с него могут брать?
– Поговорим об этом как-нибудь в другой раз. Сейчас мне пора в казарму.
Гийом взял картину под мышку и стал спускаться вниз по лестнице вслед за озадаченным Люсьеном. Одили на кухне нет – она ушла. Горелая рыба – в мусорном ведре. На столе на видном месте – пакет чипсов и упаковка ветчины.
– Приятного аппетита. Сегодня же отнесу деньги в церковь, как мы уговорились. Передай привет маме.
– О`кей! Пока, Гийом!
– Пока!
Люсьен сжимает пакет с чипсами, пока он не лопается. Малыш улыбается, счастливый тем, что за его отцом признали столько заслуг. Оставляю его в раздумье о человеке, который за несколько минут стал для него больше чем другом. И ничуть не ревную, что мой сын переносит привязанность ко мне на постороннего: чем дальше тот продвигается в своем расследовании, тем больше становится на меня похож. Однако же, надеюсь, Люсьен не забудет про горчичный стаканчик и бумажное поле. У нас свидание в шесть часов в гараже Тортоцца, ты помнишь, малыш? Я буду там.
