— Когда вы говорите «завуалированная», вы имеете в виду фильмы категории X?
— Я говорю о порнофильмах: давайте называть вещи своими именами. Эти бедные девочки и мальчики, едва достигшие совершеннолетия, оказываются жертвами собственного эксгибиционизма, который используется другими в корыстных целях…
— …но который так же необходим обществу, как предохранительный клапан, не так ли? Это нужно потребителю, это уменьшает число изнасилований и так далее. К тому же вам можно возразить, процитировав одного из респондентов недавнего уличного опроса: «Каждый делает со своей задницей что хочет».
— С точки зрения закона — нет. Напоминаю вам, что торговля телом противоречит Европейской конвенции о праве на труд. Я хотела бы обратить ваше внимание на Швецию, где акт сексуальной покупки недавно приравняли к преступным деяниям, и там если, как вы говорите, «потребитель» пользуется услугами проститутки, то рискует подвергнуться полугодовому заключению. В то время когда все говорят об унификации европейских законов…
— Тем не менее вы же не станете сажать в тюрьму за пассивное соучастие людей, которые смотрят порнофильмы?
— Нет, но то, что известный футболист, который по определению должен быть примером для молодежи, поддерживает своей славой подобное мероприятие, эту «выставку достижений народного хозяйства» в области секса, являющуюся не чем иным, как ударом по человеческому достоинству и вопиющим его оскорблением, — в этом я вижу настоящую трагедию для наших детей!
— Да, вернемся к случаю Руа Диркенса. Жак Лассаль, представитель комитета по спорту, ведь это вы узнали его. Давайте еще раз посмотрим подтверждение: на экране эпизод игры против «Нанта», Руа под 39-м номером, расскажите нам о нем.
— Ну, должен признать, до сегодняшнего вечера мы мало что знали о его личной жизни. Это игрок из ЮАР, перешел к нам из кейптаунского «Аякса» и на данный момент почти не проявил себя на поле, это все, что можно сказать. Он всего один раз попадал в стартовый состав в прошлом сезоне и был заменен на десятой минуте. Зато в своем родном клубе он демонстрировал достижения куда более красноречивые: тридцать восемь голов в пятнадцати играх — напомним, что ему всего девятнадцать лет.
— Тогда вопрос, который мучает всех, Жак: почему его от нас прятали?
— Ну ладно, давайте послушаем, что сказал президент Руффак, которому мы дозвонились незадолго до полуночи.
— Я знаю, что есть клубы, которые негативно относятся к игрокам с яркой индивидуальностью, однако мы далеки от этого. Как раз наоборот: мы проповедуем современный гуманный футбол, уделяем больше внимания самой жизни и ее удовольствиям, в том числе и не самым пристойным ее сторонам, порой трагическим, и отношение порядочного гражданина к подобным вещам может быть только одно — ни в коем случае нельзя закрывать на это глаза. Каждый имеет право встречаться с тем, с кем хочет, поэтому я отказываюсь выносить какие-либо предвзятые суждения, которые так или иначе затрагивают тему отстранения игрока от матча. Впрочем, Руа Диркенс наконец-то оправился от травмы колена и в среду торжественно вернется в состав команды, сформированный Артуро Копиком. Он одаренный игрок, находится сейчас в отличной форме и под руководством знаменитого тренера сможет продемонстрировать итальянцам все, на что способен. Я-то знаю Руа: тот факт, что сегодня из него пытаются сделать звезду или очернить его, хотя данный вопрос нисколько не связан с футбольной тематикой, не окажет никакого влияния на состояние его духа.
— Спасибо президенту клуба. Напоминаем главные темы выпуска…
Я выключаю телевизор, встаю, открываю стеклянную дверь на террасу. На подушке звонит телефон. Я не беру трубку, пусть отвечает голосовая почта. Выхожу на террасу, где я вначале еще поливал цветы, которые мой предшественник оставил погибать. Ночь тиха, лишь изредка по лужам проезжает какая-нибудь машина и кричат обезьяны в глубине зоологического сада.
Возвращаюсь прослушать голосовую почту. Месье Копик вопит, что никому и никогда еще не удавалось обдурить его так дерзко, подло и с таким честным видом: моя жалкая одинокая жизнь, тоска из-за невостребованное™, пауки в ванной… Никогда он не доверит место на футбольном поле человеку, который так нагло врет в жизни. Он вычеркивает меня из стартового состава и если увидит меня на тренировке, то погонит взашей.
На экране высвечивается его номер, но к чему перезванивать? Каждый из нас по-своему прав, и я не хочу лгать, чтобы разубедить его. Я иду в гостиную, медленно подхожу к бару в виде глобуса, открываю его, выбираю наугад бутылки, наливаю из них в один бокал и возвращаюсь в спальню, по дороге глотая получившуюся смесь.
С головой прячусь под простыню, сжимаюсь в комок, закрываю глаза. Чувствую толчок в колено — кто-то пристраивается рядом. Это Нельсон запрыгнул на кровать. Видимо, мне нужно было окончательно сломаться, чтобы он перестал бояться. Я ногой легонько сталкиваю его с кровати, и он ложится у ночного столика.
* * *
На улице светит солнце, у меня похмелье, голова пустая, у кровати скребется собака. На радиобудильнике без пяти одиннадцать. Я встаю и, держась за стены, иду по коридору. Консьержка оставила на коврике у входа почту и газеты. Моя фотография в «Паризьен», под руку с Тальей. Кто-то, видимо, написал статью, посмотрев новости: тут и злобные нападки депутата, и слова поддержки президента. Черный треугольник мигает на экране телефона — значит, ящик для сообщений переполнен. Ну и пусть. Хочется еще надеяться, что Талья всю ночь праздновала с коллегами и я буду первый, кто сообщит ей, с кем она вчера засветилась.
Душ, кофе, собачий корм. Нельсон на удивление жадно ест. Может, ему передалось мое отчаяние и от ночных кошмаров у него разыгрался аппетит. Я заказываю такси, чтобы не опоздать. Перед выходом кладу в карман фотографию из «Хоумс-Директ», свою платановую аллею, как талисман на счастье, чтобы сгладить недоразумение с Тальей.
Я встречаю ее перед музеем. Она стоит, прислонившись спиной к решетке между афишами с изображением скелетов. Вид у нее расстроенный.
— По вторникам закрыто, — говорит она, садясь в такси.
Она называет шоферу адрес. Я спрашиваю, видела ли она газеты. Она не отвечает. Когда мы тормозим на первом светофоре, я протягиваю ей «Паризьен». Она ее отталкивает.
— Ты читаешь газеты?
Я отвечаю «да». Чтобы быть в курсе.
— Ну и зачем тебе это?
Она опускает между нами подлокотник. Я пытаюсь придумать, как перейти к другому, говорю, что о ее победе как раз хорошо написали. Она берет меня за руки и прижимает их к сиденью.
— Послушай, Руа Диркенс, не думай, что я до сегодняшнего утра не знала, кто ты такой. Руди, мой сосед с первого этажа, узнал тебя в тот вечер, когда ты приходил ко мне. Он показал мне твою фотографию в альбоме — он собирает наклейки с футболистами. Рассказал о твоих тридцати восьми голах в «Аяксе», о том, сколько за тебя заплатили, о матче против «Нанта», о подстроенной потасовке, о твоем отстранении… Для Руди кроме футбола ничего в жизни больше нет. Он знает, что болен: как и его отец, он обречен на ожирение и однажды не сможет больше двигаться. Ты первый игрок, с которым он познакомился, и я пыталась донести до тебя его слова всеми возможными способами: вернись, Руа, борись, покажи им, на что ты способен. Но ты меня так и не услышал, ты так и не признался. Сначала я подумала, что ты мне не доверяешь, боишься, что я привяжусь к тебе из-за денег, что это из деликатности. Ты хотел быть со мной на равных, чтобы мы стали настоящими друзьями. Сначала мне это нравилось. Еще никто так не напрягался из-за меня, даже чтобы обмануть. А потом я испугалась. Когда играешь слишком хорошо, это не проходит даром. Я почувствовала, что ты готов пойти за мной и пасть ниже, чем я. Вот тогда я попыталась помочь тебе подняться. Зачем, ты думаешь, я потащила тебя на вручение наград? Сегодня утром Руди разбудил меня новостью: ты снова звезда, тебя взяли на завтрашнюю игру против команды из Рима, и он без ума от радости. А ты?
