Создание герба Гийома стало для меня тяжелой проблемой. Поначалу я решил изобразить на нем донжон, царственного оленя и мольберт, — увы, от той уверенности, с которой я некогда запечатлел черной шариковой ручкой сцену любви в зарослях крапивы не осталось и следа. Нынешние результаты были плачевны — напыщенная безвкусица — и тщетно я корпел над листами бумаги, которая вздувалась от моей акварельной мазни. Жюльен потешался вовсю, оценивая масштаб моих неудач, и предлагал воспользоваться его фотошопом. В ответ я отсылал его туда же, разрисовывать конверты для свадебных приглашений.
Как-то ночью он заглянул ко мне и застал в полном отчаянии: я стоял перед картиной Лидианы Ланж, стараясь почерпнуть в чужом таланте недоступное мне вдохновение.
— А почему ты ей не позвонишь?
Я не понял его вопроса. Он разъяснил: если ему когда-нибудь придется вступать в брак, он первым делом позовет на свадьбу тех девчонок, по которым страдал прежде: это позволит проверить правильность выбора невесты и избежать последующих сожалений. Зрелое благоразумие этого совета поразило меня не меньше, чем проницательность вывода. Я ведь никогда не рассказывал ему о художнице, никогда не говорил, что она изобразила на холсте себя, сидящую напротив меня. Правда, он заблуждался по поводу наших отношений: между нами никогда ничего не было, и я не слышал о Лидиане с тех пор, как проверял ее доходы, а это произошло пять лет назад. Однако едва я услышал его предложение, как мне безумно захотелось встретиться с ней, и это доказывало, что чувства мои не утратили своей силы.
— Пойдем, я тебе покажу одну штуку.
Я поплелся следом за Жюльеном в его комнату. Он достал папку, положил ее на стол между компьютером и принтером, раскрыл и продемонстрировал мне большой многоцветный герб на мелованной бумаге. Красота, четкость и экспрессия готического «G» лишили меня дара речи. На рисунке было всё — донжон, единорог, мольберт; Жюльен изобразил внутри инициала герб Гийома именно таким, каким он виделся мне, но с легким уклоном в мангу,
[56]
сообщив ему беззаботную легкость, радость возвращения к жизни, словом, то, что я сам безуспешно пытался выразить на бумаге.
— Как по-твоему, это не слишком допотопно? — спросил он с робостью, совершенно несвойственной его обычному брюзгливому тону.
Я даже не нашел в себе сил ответить. Меня потрясло сознание того, что этому мальчику, рожденному от другого мужчины, удалось так точно реализовать мои замыслы, зажечь факел, который никак не желал гореть в моих руках. Жюльен добавил так, словно извинялся:
— Не знаю, ты меня, что ли, заразил своей возней с древними книжками, но я от этого такой кайф ловлю!..
Взяв его лупу, я восхищенно разглядывал фантастически сложную, кропотливую работу — крохотного единорога, заключенного в саламандру, уместившуюся в изгибе буквы «G». Яркая цветовая гамма, на мой взгляд, вполне могла соперничать своей дерзостью с Библией Гуттенберга, чей факсимильный экземпляр занимает почетное место в моей библиотеке.
— Как тебе удалось это сделать, Жюльен?
— Да я вообще люблю все маленькое.
— Послушай, но ведь у тебя потрясающий талант. Ты с чего-нибудь это копировал?
— Ну-у-у… я заглядывал в твои книжки, и еще нашел в Интернете миниатюры монахов. Сперва-то я делал рисунок в компе, а потом мне захотелось раскрасить его по-настоящему. Я закупил краски, только втихаря, а то мама все долбит, что я ни фига не делаю. Так как, сойдет для Гийома?
Я ответил, что буду теперь вдохновляться его манерой, но что в символическом плане должен создать герб своими руками. Он протянул мне рисунок.
— Оставь его все-таки себе: это мой свадебный подарок.
Внезапно я похолодел от жуткого сознания своей ответственности: что если это «автоматическая» живопись? Однако скрупулезная проработка изображения, количество потраченных часов и необходимых рисовальных принадлежностей опровергали эту гипотезу. А потом, даже если и так… Я чувствовал, что он защищен куда лучше моего и способен обратить себе на пользу любое постороннее воздействие, не поддавшись ему всерьез. В любом случае, я буду бдительно следить, чтобы с ним ничего не случилось. А если, не дай бог, возникнет такая опасность, то стану для него надежным щитом.
23
У подножия алтаря поставили складной столик. На него положили чистый лист бумаги, инициал с гербом Гийома и мобильник, включенный на полную громкость, из которого доносится голос отца Жонкера.
— Ныне, когда души Изабо и ее первого супруга согласились расторгнуть, пред лицом Господа, свою былую связь ради взаимного прошения, мы приступаем к совершению брачного обряда. Если кто-нибудь из вас знает нечто, способное воспрепятствовать сему новому союзу, пускай сообщит об этом — теперь или никогда.
Священнику эхом отвечают цикады, их стрекотание несется из телефонного динамика, связывающего нас с разрушенной церковью на плато Канжюэ. Я оборачиваюсь. Они все собрались здесь, в часовне замка, пронизанной солнечными лучами и клубами курящегося ладана. Все они здесь, с их хитростями, экстазами, верованиями, знаниями и фантазиями, которые выбили меня из привычной колеи. Все — кроме Коринны и Жюльена — мне велели держать их подальше. И все они взялись за руки в порыве любви, примирения или благожелательности. Луи и Джонатан, Ядна и Виктор (который день ото дня молодеет по мере того, как впадает в старческий маразм, и теперь преданно улыбается супруге, сидя в инвалидном кресле), Морис и Мари-Пьер… Почтальонша непрерывно худеет с того самого вечера, как провалилось освобождение Изабо. Забеспокоившись, я спросил, уж не больна ли она. Но она доверительно сообщила:
— Напротив. С тех пор, как мы с Морисом работаем над протоколом церемонии, я сменила отрицательную энергию на положительную. Меня больше не мучают страхи, гнев и булимия, я почти ничего не ем, ведь теперь мне не нужно подпитывать защитные механизмы…
И в самом деле, она начинает смутно походить на девушку с фотографии, которую показала мне как-то вечером, на прежнюю Мари-Пьер, до насилия.
— Итак, если никто не может возразить против сего брака, — раздается голос священника, перекрывший концерт цикад, — мы приступим к заключению союза между этими двумя душами.
И он задает мне традиционный вопрос. Я кладу руку на герб Гийома и зажмуриваюсь, мысленно твердя себе, что тот, кто сейчас ответит, не имеет ничего общего с Жан-Люком Тальбо. Затем открываю глаза и пишу на чистом листе свой ответ, одновременно возглашая:
— Да, я, Гийом, согласен взять в жены Изабо и обещаю ей любовь и верность на всю жизнь, которую даровал нам в прошлом Господь, дабы в грядущих веках эта любовь стала благословением для обеих наших душ.
Затем я ставлю подпись: Гийом д'Арбу, в лице Жан-Люка Тальбо. В часовню врывается ласточка, стремительно облетает алтарь и исчезает. Стрекотание цикад в телефоне смолкло.
