— Погоди, а как же Алекс?
— Я знаю, это серьезный вопрос.
— Нет. — Я потер челюсть, которая начала опухать. — Я имею в виду, ты сказала, что по дороге в школу его могут украсть.
Джейн посмотрела на часы:
— Господи боже, уже без пятнадцати девять. Слушай, поезжай в Риджфилд и проверь, хорошо? Это ты отпустил его пешком. Мне нужно успеть на поезд в 8:57.
— Может, просто позвоним мисс Хардин?
Значит, такой вот я непрактичный? Я подошел к телефону на кухне, нашел номер Риджфилдской школы и набрал его. Две минуты пришлось дожидаться, а потом директорская секретарша сказала, что Алекс Эйслер в классе не появлялся.
— Ну и где же он? — рявкнул я в телефон. Потом извинился за несдержанность перед секретаршей и повесил трубку.
— Его нет, да? — У Джейн был такой вид, будто она хочет врезать мне еще раз.
— Да, его там нет. — Но у меня было чувство, что он еще в дороге.
— Черт, я же говорила тебе…
— Говорила, говорила, нам некогда спорить. — Я схватил со стола ключи от машины. — Я поеду его искать.
— Подожди, я с тобой.
Вот так мы через секунду уже неслись по Честер-стрит, колеса «вольво» чуть не царапали тротуар. Мы с визгом проезжали повороты, как киношные преступники.
Джейн сидела за рулем, а я просматривал тротуары в поисках нашего блудного сына. Наш дорогой потерянный сын, наш бедный непутевый отпрыск — куда он девался? Неужели кто-то действительно его забрал? О чем только я думал, когда велел ему идти пешком? До школы было всего семь кварталов, но я сожалел о каждом. Каждый отрезок пути без Алекса был как пинок в живот. «Ты же сам прогнал его», — внушал мне Мартин. О чем я только думал? С другой стороны, если я был прав…
— Останови машину!
Джейн так резко нажала на тормоза, что у нас чуть не сработали подушки безопасности.
— Что? Что?
Мы едва проехали Эджвуд, последнюю улицу перед Риджфилдом. Я увидел Алекса, его рюкзак косо свисал со спины, он шел медленно, как накачанный наркотиками. Мы подъехали к нему, и я крикнул в окно:
— Эй, Алекс!
Он едва повернул голову. Он делал малюсенькие шажочки, уставясь в тротуар прямо перед собой. Его прелестная головка слегка покачивалась в такт ходьбе.
Я высунулся из машины. Я был так счастлив его видеть, что едва не заплакал, и так зол, что первыми словами, сорвавшимися с моего языка, были:
— Какого черта ты тут делаешь?
Наконец он посмотрел на меня:
— Ой. Привет.
— Я сказал: что это ты делаешь?
— Иду в школу. — Он притворился, что не понимает. — Ты же мне велел, не так, что ли?
— Да, верно, но почему ты еще не в школе?
Он пожал плечами, в этом движении было что-то от Джейн.
— Потому что ты еле передвигаешь ноги, вот почему!
— Майкл, перестань! — Джейн выглянула в окно. — Сажай его в машину без разговоров.
Я бы обвинил ее в желании управлять, если бы не она сидела за рулем. У меня в голове заиграла песня про землемера: «Два плюс два — четыре, четыре плюс четыре — восемь». Я посмотрел на часы. Было 8:45.
— Давай в машину. — Я показал ему рукой.
Он покачал головой: медленный поворот влево. Потом вправо.
— Хватит возиться, — пробормотала Джейн. Она посигналила.
Его это не обескуражило. Он почти прошел одну тротуарную плиту, двигаясь еще медленнее, чем раньше. При такой скорости он доберется до школы к полудню.
— Майкл, сделай же что-нибудь.
Ага, значит, опять сила у меня. Я потер челюсть — никакой у меня не слабый подбородок — и решил действовать. Я вышел из машины.
— Все, Алекс. С меня хватит.
Он чуть наклонил голову в мою сторону и надулся.
— В каком смысле?
— Либо ты садишься в машину сейчас же, — я взмахнул рукой, как фокусник перед тем, как заставить исчезнуть шкафчик, — либо никакого телевизора в течение недели.
— Нет!.. — Его надутые губы разошлись зияющим кратером, и он остановился. — Так нечестно!
— Алекс, все совершенно честно, — сказала Джейн из машины. — Прочитай контракт.
Это заставило его замолкнуть. Если уж мама с папой в чем-то согласны, значит, дело серьезное. И все-таки он не бросился в машину со всех ног. Ему нужно было сохранить лицо.
— Но я же делаю то, что сказал мне папа. Я иду в школу.
Я сложил руки на груди:
— Отлично. Ты показал, что можешь это. Теперь садись в машину.
— Но я…
Я протянул руки, чтобы взять его, прибегая к последнему родительскому способу, но он отскочил.
— Это неправильно! Я не хочу ехать с вами, и вы меня не заставите!
Мимо медленно проскользил «форд-эксплорер» с открытым водительским окном. Может, кто-то собирается доложить о нас куда надо? Я впихнул Алекса на заднее сиденье, но паршивец перед этим успел меня пнуть. Я сжимал его запястье, пока он не запищал.
Мы ехали в школу с заключенным, приговоренным к семи дням без телевизора. Я сдал его под расписку в директорском кабинете, где ему понадобилась объяснительная записка от родителей. Он меня не поблагодарил. Я оставил его по дороге в класс, куда он потащился улиточьим шагом. Почему многие люди говорят: «Мы сохраняем семью ради детей», если дети, по-моему, главная причина разводов? Когда я вернулся в машину, Джейн теребила часы.
— Черт, я опоздаю на поезд. — Она жестко посмотрела на меня. — Зачем ты вообще велел ему идти пешком?
— Остынь. И подвинься. Я отвезу тебя до станции.
К счастью, она захватила с собой портфель. Я высадил ее у платформы в ту самую минуту, когда подошел поезд, и смотрел, как она взбегает по лестнице, будто вот-вот взлетит. Я поехал домой в ее стиле возничего колесницы, прикатив к дому как раз вовремя, чтобы застать свою первую пациентку. В 9:05 я открыл дверь и нашел Р., она ссутулилась в одном из шарообразных плетеных кресел и читала старый номер «Нью-Йоркер».
Р. подняла глаза от журнала:
— Вы опоздали.
— Я знаю, — сказал я, как будто опоздал нарочно. — И что вы чувствуете из-за этого?
— Как будто меня чуть-чуть предали, если хотите знать.
Она возникла из глубин кресла и, поднимаясь, открыла полоску бедра. С тех пор как установилась весенняя погода, она стала одеваться более провокационно. Сегодня на ней была желтовато-белая блузка без рукавов, открывавшая крепкие руки, и короткая коричневая юбка, показывавшая, какие у нее чудесные ноги. Не знаю, почему я никогда не замечал — хотя очень внимателен к контрпереносу
[15]
. Это одна из тех вещей, которые пациенты проецируют на тебя, причем делают это постоянно. Я становлюсь для них кем-то либо вроде родителя, либо вроде объекта влечения и таким образом выясняю, что пациент ненавидит мать или скучает по отцу. Смотреть на них глазами терапевта — это совсем не то, что смотреть глазами друга или любовника.
