Так говорили с мамой.
В Берлине.
На Курфюрстендамм.
Дагмар подняла голову. За спинами штурмовиков шли прохожие. Одни уткнули взгляд в землю — мол, ничего особенного не происходит. Другие останавливались, улыбались и брали на руки детей, чтоб тем было видно, криками подбадривали штурмовиков.
Так им!
Пущай поелозят!
Пора жирным еврейским богатеям расплатиться за все, что с нами сделали!
За что? Что она сделала?
Казалось, сейчас она потеряет сознание. И впрямь, лучше бы грохнуться в обморок.
А то и умереть.
Однако ни обморок, ни смерть не пришли на помощь. Сознание упрямо извещало, что она ползает на четвереньках, собирая обрывки транспаранта. И молится, чтобы кованый сапог не расплющил ей пальцы.
Чей-то голос перекрыл общий гам. Кричал кто-то из злорадных зевак. Нарядно одетая женщина.
— Пусть вылижут! — орала она. — Пусть вылижут тротуар!
Нацистам идея пришлась по душе. Черт, как же сами-то не додумались?
Под ударами семейство Фишер — мать, отец и дочь — приникло к земле и стало лизать тротуарные плиты.
Гиканье, смех. Жуткий, ликующий, глумливый смех. Кто-то затянул песню. Конечно, «Хорст Вессель» — неизменный гимн штурмовиков. Иначе и быть не могло. Похоже, других песен они не знали.
Но сейчас запев не подхватили. В веселье было не до песен.
Дагмар не выдержала. Слепая от слез, она душераздирающе завизжала, вскочила и бросилась бежать. Как ни странно, штурмовики не кинулись вдогонку. Наверное, истерическая вспышка застала их врасплох.
И толпа зевак расступилась. Может, пожалели девочку в матросском костюмчике, обезумевшую от ужаса. Или побоялись подцепить заразу от недочеловека. Как бы то ни было, Дагмар вырвалась из кольца и понеслась вдоль магазинных витрин.
Она слышала стук своих туфель по тротуару. Отменных туфель из лакированной кожи.
Какое счастье, что послушалась маму! На каблуках не убежала бы.
Огромный универмаг занимал целый квартал по Курфюрстендамм и почти квартал по улице, перпендикулярной к бульвару. У всех его многочисленных входов стояли пикеты штурмовиков.
Дагмар неслась вслепую. Пригнув голову, смотрела лишь на свои черные блестящие туфли, на миг появлявшиеся из-под подола юбки и тотчас исчезавшие.
Наверняка она бы во что-нибудь врезалась или вылетела под машину. Но чьи-то руки ее остановили, и Дагмар поняла, что вновь оказалась в лапах заклятых врагов.
— Куда разогналась-то? — просипел чей-то голос. — Ишь рванула! А кто поможет папеньке с уборкой?
— Не надо… — выдохнула Дагмар, — пожалуйста…
Штурмовик не ответил.
Потому что Дагмар вдруг грохнулась навзничь.
Что произошло?
Сначала она подумала, что мучитель ее толкнул.
Но тот лежал рядом. И хватал ртом воздух, придавленный какой-то тяжестью.
Весом Отто Штенгеля.
После давешнего телефонного разговора братья поняли, что Дагмар нуждается в поддержке. Член Субботнего клуба взывал о помощи, и долг требовал быть рядом. Конечно, решение не имело ничего общего с торжественными обетами, которые в детстве они давали после музыкальных уроков. Дагмар была их манией и вожделенным божеством. Разумеется, близнецы не могли упустить великолепный законный повод оказать ей услугу.
А посему утром, якобы отправившись в школу, братья рванули к метро и доехали до станции «Зоопарк». Бегом преодолев остаток пути, на Курфюрстендамм они поспели как раз к моменту, когда Дагмар вырвалась из кольца зевак.
Близнецы тотчас кинулись следом, покинув жуткую сцену — фрау и герр Фишер на четвереньках вылизывают тротуар. Они почти догнали Дагмар, но та вновь оказалась в руках штурмовика.
Отто всегда действовал по наитию, а потому с налету прыгнул на обидчика и пушечным ядром пригвоздил его к земле. Рухнули все трое. Первой, взбрыкнув ногами, грохнулась Дагмар в грязном порванном матросском костюмчике, рядом, утробно крякнув, приземлился толстобрюхий штурмовик, придавленный Отто.
Пауль всегда действовал по уму и, резко затормозив перед распростертой троицей, сообразил, что на разработку плана у него не больше полутора секунд. Потом коричневорубашечники оправятся от изумления, сдернут брата с поверженного камрада и изобьют. Скорее всего, до смерти.
Фокус в том, смекнул Пауль, чтобы первым изложить свою версию событий.
— Сволочь! — заорал он и, вздернув Отто на ноги, борцовским захватом зажал его шею. — Попался! Теперь не уйдешь!
Свободной рукой он отвесил брату затрещину (по мнению Отто, излишне крепкую).
Пауль обернулся к подбежавшим штурмовикам.
— Жиды! — заполошно выкрикнул он. — Грязные жиды! Целая банда! Напали на немку! Там, за углом! Хотят изнасиловать! Срывают одежду! Скорее! Этого я взял, не уйдет! Быстрее туда, помогите!
Юнец в цейтноте, Пауль блестяще сыграл на струнах оголтелого нацистского антисемитизма. Исполнил любимую, хорошо отрепетированную партию коричневых. Грязное похотливое распутство было чуть ли не главным преступлением из всех, которые для евреев сочинили «Дер Штюрмер» и прочая нацистская пресса.
Штурмовики не мешкали. Возможность жестко покарать за групповое изнасилование распалило их природные инстинкты и потаенные фантазии. Толпой они кинулись к проулку. На месте остался лишь оглушенный боец, который постепенно приходил в себя и уже сидел на тротуаре, уронив голову на грудь.
Вряд ли, рассудил Пауль, он упустит возможность поквитаться с Отто и наверняка пожертвует сладостным зрелищем, в котором жиды срывают одежду с немки. Кроме того, подельники его вот-вот достигнут угла и поймут, что их провели. Вновь на решение оставались доли секунды, и вновь Пауль сумел угадать психологическую слабину в нокаутированном противнике.
— Этих двоих я забираю! — рявкнул он, свободной рукой вздернув Дагмар на ноги. — Мой отец — гауптштурмфюрер. Он группирует задержанных и будет очень рад, что ты поймал эту свинью. Скажу ему, чтобы лично тебя отблагодарил.
Тирада не отличалась смыслом, зато демонстрировала властность. Пауль знал, что нациста хлебом не корми, но дай подчиниться приказу и бездумно последовать за командиром. Слово «гауптштурмфюрер» подействовало магически.
Пауль не стал ждать, пока штурмовик разберется, с какой стати мальчишка, у которого даже нет формы гитлерюгенда, шныряет по улицам и собирает арестованных для некоего гауптштурмфюрера. Вместе с Дагмар и братом он выскочил на мостовую и, не обращая внимания на гудки клаксонов и визг тормозов, устремился к трамвайной линии в центре бульвара.
Трамвай, шедший на восток столицы, уже закрывал двери, но Пауль успел просунуть руку и (к большому неудовольствию пассажиров) заставил их вновь открыться.
