Тридцатипятиминутная задержка.
Впервые в своей истории универмаг Фишера открылся с получасовым опозданием.
Двери распахнулись.
За стеклами маячили бледные лица персонала. Такие знакомые лица, искаженные страхом.
Швейцар.
Охранник.
Старший приказчик, через две недели собиравшийся на пенсию. После сорока лет службы. Подарок ему уже у гравера.
Все служащие-евреи были на местах. В ожидании предполагаемого визита императрицы Августы Виктории с восьми пятнадцати они стояли за прилавками, сидели за кассами.
Красивые, молодые. С отменной выправкой. В чудесной униформе. Девушки — в пилотках, придуманных лично фрау Фишер.
И ни одного покупателя. Магазин-призрак. Впервые за свою историю тихий в рабочее время.
Превосходный, броский, со вкусом исполненный интерьер напоминал киношную декорацию, еще без массовки. Казалось, вот-вот раздастся команда невидимого режиссера — «Начали!» — и универмаг заполонят сотни оживленных покупателей.
Герр Фишер сумел улыбнуться и даже осилил короткую речь, больше похожую на карканье:
— Всем спасибо, что пришли. Надеюсь, вы останетесь на рабочих местах и дождетесь начала торговли.
Под руку с женой он двинулся через зал.
Кто-то из продавщиц расплакался. Потрясенные продавцы тоже шмыгали носами. Супруги это заметили. Слегка расправив плечи, они чуть кивали и улыбались своим верным служащим.
В огромном роскошном зале стояла напряженная тишина. Нарушали ее только шаги супругов по сверкающему мраморному полу.
Отдел фарфора. Парфюмерия.
Косметика. Кожаные изделия. Портпледы, кофры, чемоданы. Канцелярские товары. Стеки, трости, зонтики.
За стеклянной аркадой продуктовый отдел и ресторан. Кондитерская, где семь лет назад Дагмар выбирала шоколадный торт на первый музыкальный урок. И давеча — на день рождения братьев Штенгель.
Знаменитые эскалаторы. Лесенки-чудесенки установил старый герр Фишер, посмотреть на них сбегался весь Берлин. А открывал их лично наследный принц Вилли. Ежедневно они поднимали и опускали толпы покупателей, но сейчас были пусты.
Эскалаторы ехали. Вхолостую.
С половины девятого утра до шести вечера, вверх-вниз, вверх-вниз, сейчас они были к услугам призраков.
В дальнем конце зала супруги Фишер остановились.
Впервые после нападения герр Фишер обратился к жене:
— Дорогая, поднимемся в контору и обзвоним знакомых. Надо разыскать Дагмар.
— Прошу прощенья, герр Фишер, — деликатно вмешался приказчик. — Фройляйн Фишер видели служащие, собравшиеся у южного входа. Она бежала от безобразной сцены у парадных дверей, но злодеи ее поймали. Знаете, ее выручили два паренька. Совсем мальчишки, герр Фишер, они как-то сумели вызволить ее из лап штурмовиков и вместе с ней сели в трамвай, что идет в восточные районы.
— Ага, — кивнул Фишер, и на его в кровь разбитом лице мелькнула тень улыбки. — Похоже, дорогая, ясно, где наша Дагмар.
Вечером в своей спальне Пауль и Отто заключили пакт.
Они поклялись защитить Дагмар. Что бы ни случилось. Что бы ни удумал Гитлер.
Это станет их жизненной миссией.
Они — отважные рыцари в сияющих доспехах, она — их дама сердца, попавшая в беду.
Их собственная жизнь — ничто, смысл их существования — служить возлюбленной. Так или иначе они уберегут свою принцессу от огнедышащего дракона, грозящего всех сожрать.
Гитлер ее не получит.
Они — ее щит.
Юриспруденция
Лондон, 1956 г.
Стоун выключил газ под чайником, заварил чай.
На гриле поджарил тост и пошел в гостиную за учебниками.
Летом предстоял адвокатский экзамен по заочному курсу. Это будет уже третья попытка, но в последние дни он забросил учебу. Все мысли занимало письмо якобы от Дагмар. Стоун разложил учебники на кухонном столе и под чай с тостом постарался сосредоточиться.
Перед глазами плыли слова: деликты, право, уголовное, гражданское, семейное, имущественное, торговое.
Удивительно, сколько законов требуется для цивилизованного управления страной.
А вот Гитлер плевал на закон. И на юристов.
В лепешку разобьюсь, но стану адвокатом, поклялся себе Стоун.
Будет бал
Берлин, август 1933 г.
В середине лета, первого из тысячи, запланированной Адольфом Гитлером для своего рейха, семейство Штенгель облегченно вздохнуло. Сдержанно, опасливо и все же облегченно.
— До сих пор мы в общем-то живы, — сказал Вольфганг, готовя сыновьям школьный обед — бутерброды с сардинами. — Два месяца назад я бы гроша на это не поставил.
— А я бы поставил, папа, — ответил Отто. Он уже расправился с овсянкой и в углу комнаты тягал гантели, что стало его ежеутренней и ежевечерней привычкой. — Пусть бы попробовали меня прикончить.
— Не скажи я папе, чего ты удумал, угрохали бы только так, — возразил Пауль.
— Ябеда чертов!
— Я спас тебе жизнь, дурень, — с полным ртом каши проговорил Пауль.
Отто промолчал, сосредоточенно выжимая гантели. Под кожей его перекатывались мускулы.
Фрида опустилась на кушетку.
— Как вспомню, и сейчас ноги слабеют.
— Ладно, прости, мам, — сказал Отто. — Просто я решил: пора уже втолковать этим свиньям, что нас, евреев, нельзя шпынять. Мы сильные. Гордые. И в конце концов их одолеем.
— Нас, евреев? — засмеялся Пауль. — Как ты вдруг завелся! Раньше тебе было плевать, еврей ты или нет.
— Да, а теперь не плевать. И если б ты не фискалил, я был бы евреем с пистолетом!
— Угомонись! — прошипел Вольфганг. — Не будем начинать сначала, ладно? Эта фиговина покоится на дне Шпрее. Откуда, похоже, ее и выудили, чтобы тебе впарить. Запомни, Отто: еврея с оружием, даже если это ржавая железяка, из которой не стреляли со времен франко-прусской войны, тотчас вздернут, невзирая на возраст. Ты понял? Казнят на месте.
Отто закатил глаза и продолжил гимнастику.
— Слушай отца, Отто! — От страха за сына Фрида осипла. — Ведь знаешь, на что они способны.
Неделю назад семью известных социал-демократов линчевали в их собственном саду. Они схватились за охотничье ружье, когда к ним вломились пьяные штурмовики. Через пять минут отца и двух сыновей, защищавших свой дом, повесили на одном дереве.
— Просто я хотел что-нибудь делать.
— Погибнуть нехитро, — сказал Пауль. — Это значит — ничего не сделать.
