— Знаете, я тоже. Однако не будем ворошить прошлое. Вы были пьяны и…
— Я вправе на тебя сердиться и, надо сказать, сержусь.
У Фриды, готовой изобразить всепрощение, отвисла челюсть:
— Вы сердитесь?
— Ты меня обманула! — благочестиво вскричал скульптор. — Я думал, ты немка!
— Я и была немкой, герр Карлсруэн! И сейчас я немка. Лишь год назад кому-то взбрело иное. Неизвестно по какому праву.
— Вы не немка, фрау Штенгель, сами знаете. Вы еврейка. В Нюрнберге скоро примут закон, который всех евреев лишит гражданства…
— Герр Карлсруэн, вы пришли пересказывать передовицы «Фёлькишер Беобахтер»?
— Я пришел сказать, что по-прежнему вожделею вас, фрау Штенгель! И хочу закончить работу, начатую в двадцатом году. Все эти годы она меня преследует. Тогда ты мне отказала, но теперь, надеюсь, не откажешь. Ну вот, сказал. Я знаю, это плохо, но…
— Еще бы хорошо!
— Ты еврейка, общаться нам нельзя. Чужеродная кровь, низшая раса. Но ты меня околдовала. Не могу забыть твое роскошное тело.
Фрида поняла, что должна сделать выбор.
Ужасный, невозможный, еще час назад невообразимый. Но Вольфганг в лапах штурмовиков. И она сделает все, чтобы его спасти. Все что угодно.
— Ну… это очень… лестно, герр Карлсруэн. — Фрида старалась, чтобы голос не дрожал. — Наверное, тогда я грубовато с вами обошлась. А сейчас… понимаете, дело в том, что моего мужа…
— Да уж, твой муженек! — злорадно воскликнул Карлсруэн. — Ты говорила, он бы убил за мое вожделение… Но теперь-то неоткуда ждать помощи, а? Даже себе он не помощник. Ты знаешь, где он? Сомневаюсь.
И тут Фриду осенило. Странно, что кошмарная истина доходила так долго. Все же очевидно. Карлсруэн тотчас объявился. И часу не прошло…
— Что ты знаешь о моем муже? Говори!
— Что его, декадента и разносчика еврейской заразы, законно взяли под стражу и…
— Ты! Ты на него донес! — прошипела Фрида. — Сволочь поганая! Убрал его с дороги и приперся ко мне!
— Ваш муж арестован, фрау Штенгель, больше нам ничего не известно. Сейчас вам следует подумать о себе и детях. Я имею вес. В официальных кругах со мной считаются. Может, слыхали, недавно я был принят в Прусскую академию искусств… Возможно, я не Арно Брекер,
[58]
но, говорят, сам фюрер…
— Ты его спасешь? Если сделаю, как ты хочешь, ты спасешь моего мужа?
Фрида решилась. Пусть он своего добьется, лишь бы вернул Вольфганга.
Но конечно, надежда была напрасной.
— Ваш муж сгинул, фрау Штенгель, — сказал Карлсруэн. — В бездну. Ни я, ни кто другой не в силах изменить его судьбу. Подумайте о себе и детях. Если согласны время от времени тайно со мной встречаться, вам я помогу. Обеспечу защиту и послабления. Поверьте, очень скоро вашим сородичам это понадобится. Я похлопочу, чтобы вашим сыновьям дали закончить обучение. Местных штурмовиков предупредят.
— Герр Карлсруэн, вы поможете моему мужу? Его только что забрали! Еще не поздно!
— Твоего еврея больше нет! — озлился Карлсруэн. — Забудь о нем. Думай только о себе. Делай, что тебе сказано, и получишь помощь. Откажешь мне — и горько пожалеешь, я тебе обещаю. Сколько лет твоим щенкам? Четырнадцать? В самый раз для Дахау… Покорись! Выбора нет. Я свое получу, жидовская потаскушка! Ты же шлюха! Посмеешь отказать? Ты нелюдь! Покорись или сдохни. Я сломлю твою жидовскую гордыню! Узнаешь, как укрощают дикую тварь! Ты исполнишь всякую мою прихоть — или твои ублюдки вслед за папашей отправятся в Дахау!
Отбросив показную цивилизованность, Карлсруэн вцепился во Фриду. Она полностью в его власти. Она никто. И совершенно беззащитна.
Он заберет ее мальчиков. Их отправят в лагерь.
Выбора нет.
Фрида впилась ему в губы. Взасос.
Сквозь шерстяные брюки стиснула его хозяйство. Он скорчился.
— Ну вот и дождался… — выдохнул Карлсруэн.
— Не здесь. — Фрида отстранилась. — Дети…
Она не договорила.
Эта незаконченная фраза — последнее, что в своей жизни услышал Карлсруэн. Слово «дети».
Что было вполне логично, ибо дети его и убили.
Удар нанес Отто.
Вместе с Паулем и Зильке он подслушивал из спальни. Когда мерзкий разговор сменился возней, все трое шагнули в гостиную.
Карлсруэн был слишком увлечен и ничего не заметил, а телеса его застили Фриде обзор.
Как всегда, Отто действовал по наитию. Он схватил первое, что попалось под руку (бронзовую статуэтку, для которой некогда позировала Фрида), подскочил к Карлсруэну и мраморной подставкой раскроил ему череп.
Скульптор обмяк. И кулем рухнул на толстый синий ковер.
Фрида. Три подростка. Распростертое тело.
Никто не шевелился.
Отто тяжело дышал, сжимая в руке статуэтку. За его спиной замерли Пауль и Зильке. Карлсруэн завалился набок. На ковре расплывалась кровавая лужа. Безумные распахнутые глаза потрясенной Фриды.
— Что… мы наделали…
Мозг напрочь отказывался принять случившееся.
Мозг Фриды, но не Пауля, который присел на корточки перед бесчувственным телом и пощупал пульс.
— Сдох? — спросила Зильке.
— Нет, еще дышит.
Отто молча занес статуэтку над головой, изготовившись ко второму удару.
Фрида охнула. Пауль вскинул руку:
— Погоди! И так уж кровищи… Слава богу, у нас толстый ковер. Беда, если б грохнулся на половицы, — дочиста не замоешь.
Известие, что Карлсруэн жив, погасило сумбур Фридиных мыслей. Включились ее профессиональные навыки.
— Надо оказать ему помощь.
— Чего? — опешил Отто.
— Чего-чего? — эхом откликнулась Зильке.
— Он ранен. Я врач.
— Мам, он ранен, потому что Отто его долбанул, — спокойно сказал Пауль. — Нельзя помогать.
Фрида замешкалась. Конечно, сын прав.
Но принять это тяжело. Впервые в жизни надо отказать в помощи тому, кто в ней нуждается. Нарушить клятву Гиппократа. Все остальные, включая Пауля, Отто и Зильке, ни на секунду не усомнились бы. Охотно дали бы свинье помереть, даже если б живой он не представлял собой страшную угрозу. Просто он это заслужил.
Но она-то — не все остальные. Фрида была на редкость искренним альтруистом, и в ту секунду какая-то часть ее умерла. Не самое страшное преступление из тех, какие она никогда не простит Адольфу Гитлеру, но для нее — трагедия.
