— Еще не пора.
— Как же не пора… очень даже пора… давно пора…
— Из-за того, — немного помедлив, решился он, — что ты девушка доктора Дэрфи?
— Вот именно, — немного помедлив, согласилась она, — можно сказать, я девушка доктора Дэрфи.
— Но почему? — вскричал он.
— Уж не влюблен ли ты в меня?
— Хоть бы и так. А ты влюблена в Дэрфи?
Она покачала головой:
— Ни в кого я не влюблена. Просто я… его девушка.
Вечер, который поначалу переполнял его восторгом, закончился полным провалом. Это ощущение усугубилось, когда он выяснил, что за это свидание должен благодарить самого Дэрфи, который на пару дней уезжал из города.
Наступил август; врачи разъехались на отдых, и дел у Билла оказалось невпроворот. Четыре года он мечтал о такой работе, но его будоражило постоянное присутствие «девушки Дэрфи». Вырываясь по выходным в город, он безуспешно искал новых знакомств, которые смогли бы утолить боль его безответного чувства. Можно было подумать, в городе вообще не осталось девушек, а юные практикантки в форменных платьицах с короткими рукавами его не увлекали. Если уж совсем честно, его идеализм, прежде сосредоточенный на профессоре Нортоне, сам собой перенесся на Тэю. Место бога заняла богиня, в которой воплотились для него притягательность и слава избранной профессии; он сходил с ума оттого, что она запуталась в каких-то силках, не позволяющих им сблизиться.
Диагностика стала будничным делом… почти. Он высказал несколько верных догадок, и доктор Нортон оценил их должным образом.
— В девяти случаях из десяти я оказываюсь прав, — говорил Нортон. — Редкое заболевание — такая редкость, что я его даже не беру в расчет. Зато вам, молодежь, тут и карты в руки: вас натаскали на поиск редкого заболевания, и в одном случае из десяти вы его находите.
— И это ни с чем не сравнимое чувство, — сказал Билл. — Я был на седьмом небе, когда обнаружил актиномикоз.
— У вас усталый вид — в ваши-то годы, — внезапно сказал профессор Нортон. — В двадцать пять лет недопустимо жить одной лишь нервной энергией, а вы, Билл, именно так и поступаете. Люди, с которыми вы росли, говорят, что вас совсем не видно. Я бы посоветовал вам хотя бы на пару часов в неделю выбираться за пределы клиники — пациенты от этого только выиграют. У мистера Доремуса вы взяли столько анализов на биохимию — впору было назначать ему переливание крови.
— Я же оказался прав, — с горячностью возразил Билл.
— Но слегка кровожаден. Через пару дней все и так стало бы ясно. Не порите горячку, берите пример со своего друга Шоутца. Со временем у вас накопится большой объем знаний о внутренних болезнях; не нужно торопить события.
Однако Билл относился к племени одержимых; по воскресеньям он пытался флиртовать с дебютантками того года, но некстати ловил себя на том, что мыслями возвращается все к тем же красным кирпичикам Идеи, где единственно и ощущал пульс жизни.
Когда в новостях сообщили, что один знаменитый политический лидер страдает непонятным заболеванием и уезжает с Западного побережья в восточном направлении, чтобы лечь в клинику для установления диагноза, у Билла пробудился внезапный интерес к политике. Он изучил все материалы, касающиеся этого человека, и начал отслеживать его передвижения, которым газеты ежедневно посвящали едва ли не половину колонки; от жизни и последующего выздоровления этого деятеля зависела судьба его партии.
А потом, в августе, светская хроника известила о помолвке молоденькой дебютантки Элен, дочери миссис Труби Понсонби Дэй, и доктора Говарда Дэрфи. Хрупкий мир Билла перевернулся вверх тормашками. После глубоких страданий он уже смирился с тем, что Тэя — любовница блестящего хирурга, но чтобы доктор Дэрфи ни с того ни с сего от нее отказался — это не укладывалось в голове.
Не теряя времени, он бросился ее разыскивать; она как раз выходила из сестринской, уже в уличной одежде. Ее милое личико, ее глаза, в которых жили тайны людских чаяний, великая цель, награда, смысл и радость жизни, потускнели от досады: она стала объектом жалости и косых взглядов.
— Как хочешь, — ответила она, когда Билл предложил подбросить ее до дому.
А потом:
— Храни Господь женщину! Сегодня над моим телом было столько причитаний, что хватило бы на целую войну.
— Я тебе помогу, — вызвался он. — Если этот тип оказался…
— Ох, замолчи! Еще месяц назад мне достаточно было кивнуть, чтобы Говард Дэрфи на мне женился, но этого я, конечно, не могла сказать нашим девушкам. Рассчитываю на твой такт — он тебе пригодится, когда ты станешь врачом.
— Я и так врач, — сухо заметил он.
— Нет, ты пока интерн.
Он вскипел; дальше они ехали в молчании. Потом Тэя, смягчившись, повернулась к нему и дотронулась до его локтя.
— В тебе есть благородство, — сказала она. — Это приятно, хотя для меня предпочтительнее дарование.
— Оно у меня тоже есть, — убежденно заявил Билл. — У меня есть все, кроме тебя.
— Давай поднимемся ко мне — я расскажу тебе кое-что такое, чего не знает ни одна душа в этом городе.
Жилище оказалось скромным, но по некоторым признакам он определил, что прежде Тэя жила более широко. Это был тесный мирок, где уместились лишь немногие любимые вещи: стол работы Дункана Файфа,
[10]
бронзовая статуэтка Бранкузи,
[11]
два портрета маслом, явно пятидесятых годов.
— Я была помолвлена с Джоном Грэшемом, — сообщила она. — Тебе известно, кем он был?
— Еще бы, — ответил он. — Я даже сдавал деньги на мемориальную доску.
У Джона Грэшема одна за другой отмирали части тела: в ходе своих экспериментов он получил смертельную дозу радиации.
— Я находилась рядом с ним до последней минуты, — порывисто заговорила Тэя. — Перед самой смертью он погрозил мне последним оставшимся пальцем и сказал: «Не распускайся. Это не поможет». И я, как послушная девочка, не распускалась — я окаменела. Потому и не смогла по-настоящему полюбить Говарда Дэрфи, невзирая на весь его шик и золотые руки.
— Понятно. — Билл не сразу оправился от таких откровений. — Я сразу почувствовал в тебе какую-то отстраненность, что ли… ну, преданность чему-то такому, что мне неведомо.
— Я достаточно жесткая. — Она нетерпеливо поднялась со стула. — В общем, сегодня я лишилась доброго друга и теперь страшно зла, так что уходи, пока я не сорвалась с цепи. Если хочешь, поцелуй меня на прощание.
— Сейчас это бессмысленно.
