Резал заворот кишок.
— Это я как-нибудь переживу, — сказал Билл. — Я все переживу, лишь бы ты была рядом. Я так тебя люблю. Но после всего, что было, ты, наверное, всегда будешь смотреть на меня как на школяра.
— Если бы тебя впервые прихватило в сорок лет, ты бы вел себя точно так же.
— Говорят, твой друг Дэрфи, как всегда, был на высоте, — нехотя заметил он.
— Да, это так, — согласилась она и, помолчав, добавила: — Он сказал, что разорвет помолвку и обвенчается со мной на моих условиях.
У него остановилось сердце.
— И что ты ему ответила?
— Ответила «нет».
Жизнь вернулась в прежнее русло.
— Придвинься поближе, — прошептал он. — Где твоя рука? Будешь ездить со мной купаться? До конца сентября, каждый день?
— Через сутки.
— Нет, каждый вечер.
— Ладно, — уступила она. — В жаркую погоду — каждый вечер.
Тэя встала.
Он заметил, что взгляд ее устремился в какую-то далекую точку и на миг задержался, будто в поисках опоры; склонившись к нему, она поцеловала на прощание его изголодавшиеся губы, а потом углубилась в свою тайну, в леса, где она охотилась, и забрала с собой прежние муки и воспоминания, которые он не мог с ней разделить.
Но все, что в них было ценного, она давно спрессовала, чтобы нести дальше и не растерять. Сейчас Биллу досталось больше положенного, и он нехотя ее отпустил.
«Пока это мое величайшее достижение», — сонно подумал он.
У него в голове пронеслись строчки кокцидианского куплета, а потом и припев, навеявший ему крепкий сон:
Бум-тиди-бум-бум,
Тиди-бум-бум.
Три тыщи лет назад,
Три тыщи лет назад.
С широкой лестницы Барнс смотрел вниз, через широкий коридор, в гостиную загородного дома, где собралась компания юношей. Его друг Скофилд обращался к ним с каким-то доброжелательным напутствием, и Барнс не хотел перебивать; хотя он и стоял без движения, его будто бы затянула ритмичность этой группы: ребята привиделись ему скульптурными изваяниями, обособленными от мира, высеченными из миннесотских сумерек, что затягивали просторную комнату.
Начать с того, что все пятеро — двое юных Скофилдов и их друзья — выглядели великолепно: стопроцентные американцы, одеты строго, но с легкой небрежностью, подтянутые фигуры, лица чуткие, открытые всем ветрам. А потом он вдруг заметил, что они образуют собой художественную композицию: чередование светлых и темных шевелюр, гóловы в профиль, устремленные в сторону мистера Скофилда; позы собранные, но с ленцой; никакой напряженности, но полная готовность к действию, которую не могли скрыть шерстяные брюки и мягкие кашемировые джемпера; руки на плечах друг у друга — сплоченность, как у вольных каменщиков. Но тут эта компания, напоминавшая группу натурщиков, внезапно рассыпалась, как будто скульптор объявил перерыв, и потянулась к выходу. У Барнса создалось впечатление, что он увидел нечто большее, чем пятерку ребят лет примерно от шестнадцати до восемнадцати, которые собираются в яхт-клуб, на теннисный корт или на поле для гольфа; он остро ощутил целый срез стиля и тона юности — нечто отличное от его собственного, не столь самоуверенного и не столь элегантного поколения, нечто скроенное по неведомым ему меркам. Он рассеянно спросил себя, каковы же мерки года тысяча девятьсот двадцатого и чего они стоят; ответом стала мысль о ненужности, о больших усилиях во имя чисто внешних эффектов. Наконец его заметил Скофилд и пригласил спуститься в гостиную.
— Хороши, верно? — тоном, не допускающим возражений, спросил Скофилд. — Скажи, встречались тебе более классные ребята?
— Ребята отличные, — согласился Барнс, хотя и без особого энтузиазма.
Он вдруг подумал, что его поколение своими многолетними усилиями приблизило периклов век,
[13]
но не породило будущего Перикла. Cцена была подготовлена, а как насчет труппы?
— Я не потому говорю, что среди этих ребят двое моих, — продолжал Скофилд. — Просто это самоочевидный факт. Хоть всю страну обойди — такой молодежи ни в одном городе не сыщешь. Во-первых, тренированные. Братья Кэвеноу особо не вымахают, они в отца, зато старшего хоть сейчас оторвет с руками хоккейная команда любого колледжа.
— А возраст? — спросил Барнс.
— Дай подумать: самый старший из всех — Говард Кэвеноу, ему девятнадцать, на будущий год в Йель поступает. За ним идет мой Уистер, ему восемнадцать, тоже будет учиться в Йеле. Тебе ведь понравился Уистер, правда? Не помню случая, чтобы он кому-то не понравился. У него, у этого мальчика, задатки выдающегося политика. Есть еще один парнишка — Ларри Пэтт, он сегодня не пришел, ему тоже восемнадцать, чемпион штата по гольфу. К тому же прекрасный голос; намерен пробиться в Принстон.
— А блондин, похожий на греческого бога, — это кто?
— Красавчик Лебом. Тоже в Йель поедет, если девчонки его отпустят. За ним идет Кэвеноу-младший, крепыш — в спорте, дай только срок, старшего брата переплюнет. И наконец, мой младший, Чарли, этому всего шестнадцать. — Скофилд неохотно вздохнул. — Ну, думаю, бахвальства ты уже наслушался.
— Нет-нет, рассказывай, мне интересно. Ну, спортивные, а дальше что?
— Дальше: ребята как на подбор головастые; правда, за Красавчика Лебома не поручусь, но все равно симпатяга-парень. И каждый в отдельности — прирожденный лидер. Помню, пару лет назад к ним привязалась какая-то банда, начали обзывать их бздунами — так вот, та банда, по-моему, до сих пор бежит впереди собственного визга. Наши ребята чем-то напоминают мне юных рыцарей. А что спортивные — разве это плохо? Насколько мне помнится, ты сам веслами махал на Нью-Лондонской регате — это ведь не помешало тебе заняться консолидацией железнодорожного транспорта, да к тому же…
— Я занялся греблей, чтобы избавиться от морской болезни, — сказал Барнс. — А кстати, мальчики-то при деньгах?
— Ну, братья Кэвеноу — само собой; да и мои без гроша не останутся.
У Барнса появился блеск в глазах.
— Что ж, если они могут не заботиться о хлебе насущном, их, очевидно, воспитывают для служения государству, — предположил он. — Ты сам говоришь, что твои сыновья проявляют склонность к политике, а все они вместе — юные рыцари. Надо думать, они будут трудиться на благо общества, армии и флота.
— Вот тут не уверен. — В голосе Скофилда зазвучали тревожные нотки. — Думаю, их отцы спят и видят, чтобы ребята занялись бизнесом. Это же так естественно, правда?
