— Естественно — да, однако же не очень романтично, — добродушно заметил Барнс.
— Ты меня уже утомил, — бросил Скофилд. — Знаешь что, если ты найдешь равных им…
— Ребята видные, спору нет, — согласился Барнс. — Есть в них, можно сказать, лоск. Все — как с рекламы сигарет в глянцевом журнале, однако же…
— Однако же ты — старый брюзга, — перебил Скофилд. — Говорю тебе: ребята всесторонне развиты. Мой сын Уистер в этом году был избран президентом класса, но меня куда больше порадовало то, что его наградили медалью как самого многогранного ученика.
Эти двое в упор смотрели друг на друга, а на столе между ними нераспечатанной колодой карт лежало будущее. Дружили они много лет — со студенческой скамьи. Барнс так и остался бездетным; именно этому обстоятельству Скофилд приписывал его недостаточное воодушевление.
— Сдается мне, пороху они не выдумают и своих отцов не превзойдут, — вырвалось вдруг у Барнса. — Чем больше обаяния, тем труднее им придется в жизни. В Новой Англии люди сейчас начинают понимать, каково в этой жизни таким ребятам. Найти им равных?.. Это возможно, только не сразу. — Он склонился вперед, и у него в глазах вспыхнул огонек. — Но я мог бы отобрать полдюжины мальчишек из любой обычной школы в Кливленде, дать им соответствующее образование — и лет, думаю, через десять твои любимчики будут посрамлены. Спросу с них никакого, требований тоже никаких — живи себе обаятельным и спортивным, что может быть проще?
— Ход твоих рассуждений предельно ясен, — саркастически заметил Скофилд. — Если бы ты приехал в какую-нибудь большую муниципальную школу и отобрал там шестерых круглых отличников, самых блестящих…
— А я тебе скажу, что я сделаю. Я поеду в захолустный городок в штате Огайо, — Барнс заметил, что невольно обошелся без «если бы», но поправляться не стал, — в тот самый, где прошло мое детство и где едва наберется пять-шесть десятков мальчишек школьного возраста, среди которых вряд ли удастся наскрести шестерку гениев.
— И дальше что?
— Я дам им шанс. Если не сдюжат — шанс будет упущен. Это серьезное испытание, им придется отнестись к нему со всей ответственностью. Здешним ребятам как раз этого и не хватает: их побуждают проявлять серьезность только по пустякам. — Он ненадолго задумался. — Этим я и займусь.
— Чем именно?
— Там видно будет.
Через две недели он вернулся в захолустный городок в штате Огайо, где появился на свет и где — он это почувствовал — тихие улочки заряжали все той же энергией, что и во времена его юности. Он поговорил с директором школы и выслушал его соображения, а затем, прибегнув к нелегкому — для себя — способу, а именно к публичной речи и посещению школьного мероприятия, перезнакомился с педагогами и учениками. Пожертвовал определенную сумму на счет школы и под прикрытием планирования финансовых операций получил возможность понаблюдать за мальчишками на уроках и на переменках.
Это доставило ему удовольствие: он вернулся в собственную юность. Некоторые ребята приглянулись ему сразу, и он начал процесс отбора, приглашая их группами по пять-шесть человек в гости к своей матери, словно первокурсник, жаждущий влиться в студенческое братство. Если какой-либо ученик вызывал у него интерес, он просматривал его личное дело и наводил справки о семье; к концу своей двухнедельной экспедиции Барнс отобрал пятерых.
Первым в порядке отбора шел сын фермера Отто Шлак, уже проявивший недюжинную техническую смекалку и способности к математике. Учителя дружно ратовали за Шлака, и тот с радостью откликнулся на предложение поступить в Массачусетский технологический институт.
Джеймс Мацко оказался единственным светлым пятном, которое оставил по себе в памяти горожан его алкоголик-отец. С двенадцати лет Джеймс держал киоск площадью в один квадратный метр, где торговал газетами и всякой мелочовкой, самостоятельно зарабатывая себе на жизнь; сейчас ему было семнадцать, и он, по слухам, уже скопил пятьсот долларов. Барнсу составило немалых трудов склонить его к поступлению в Колумбийский университет на факультет банковского дела и финансов: Мацко не сомневался, что и без того знает, как делать деньги. Пустив в ход свою репутацию наиболее преуспевающего сына города, Барнс убедил Мацко, что без образования у него не будет размаха и поле его деятельности навсегда ограничится одним квадратным метром.
Следующий, Джек Стаббс, потерял на охоте руку, но тем не менее выступал за сборную школы по американскому футболу. Знаниями он не блистал, особых способностей не обнаружил, но сам факт, что мальчишка преодолел такое увечье (пробился в сборную, отбирал и ловил мяч), убедил Барнса, что для Джека Стаббса препятствий не существует.
Четвертому кандидату, Джорджу Уинфилду, было уже под двадцать. В четырнадцать лет, после смерти отца, он вынужден был бросить школу и четыре года помогал матери содержать семью, а потом, когда жизнь наладилась, вернулся к учебе. Барнс сделал вывод, что парень знает цену образованию.
Вслед за тем Барнс отобрал ученика, который вызывал у него личную неприязнь. Луис Айэрленд был одновременно и первым учеником в школе, и самым трудным подростком. Неопрятный, своевольный, с большими странностями, Луис, прикрываясь на уроках учебником латыни, рисовал похабные картинки, но когда его вызывали к доске, неизменно давал блестящий ответ. Где-то у него внутри дремал незаурядный дар; обойти такого вниманием было бы непростительно.
Труднее всего оказалось выбрать последнего. Оставшиеся мальчики выглядели весьма посредственными; во всяком случае, они пока не обнаружили никаких качеств, которые выделяли бы их из общего ряда. В порыве патриотизма Барнс даже вспомнил свой университет, где капитаном футбольной команды был виртуозный хавбек, которого тут же взяли бы в любую команду восточных штатов, но такой ход нарушил бы цельность замысла.
Наконец выбор был сделан в пользу мальчика помладше, Гордона Вандервиера, стоявшего выше остальных. Вандервиер был самым привлекательным и самым популярным учеником в школе. Все и без того прочили ему поступление в колледж, но его отец, забитый проповедник, только обрадовался, что задача облегчается.
Вполне довольный, Барнс мнил себя чуть ли не господом богом, вершителем судеб. Уже видя в этих школьниках своих родных сыновей, он телеграфировал Скофилду в Миннеаполис: «ВЫБРАЛ ПОЛДЮЖИНЫ ДРУГИХ; ГОТОВ ДЕРЖАТЬ ЛЮБОЕ ПАРИ».
А теперь, после этих биографических сведений, начинается сам рассказ…
Единство скульптурной группы нарушено. Юного Чарли Скофилда исключили из престижной школы-пансиона «Гочкис». Трагедия небольшая, но болезненная: вместе с четырьмя другими мальчиками — популярными, из хороших семей — он нарушил кодекс доверия: попался с сигаретой. Отец Чарли глубоко переживал случившееся, то досадуя на сына, то злясь на администрацию школы. Совершенно убитый, Чарли приехал в Миннеаполис и стал ходить в обычную школу, а родители не могли решить, как с ним быть дальше.
Лето уже было в самом разгаре, а решение так и не приняли. Учебный год закончился; Чарли играл в гольф и ездил на танцы в клуб «Миннекада» — юноша весьма привлекательный, он выглядел старше своих восемнадцати лет, особо вредных привычек не имел, но слишком увлекался. Тем летом главным его увлечением стала Глэдис Ирвинг, молодая замужняя женщина двумя годами старше Чарли. Он не отходил от нее на танцах в клубе и томился от нежных чувств; Глэдис же, со своей стороны, любила мужа, а от Чарли хотела только одного: подтверждения своей молодости и прелести, в котором нуждается любая красотка после рождения первенца.
