— Ох, извини, — вырвалось у него. — Хотел поговорить с Эмили. Насчет колец… на каком остановиться? Я купил четыре штуки, но она все колеблется — не могу же я в церкви протянуть ей все четыре на выбор.
— Я случайно узнала: она хочет гладкое платиновое колечко. Но если тебе нужно с ней повидаться, то…
— Нет-нет, большое спасибо. Не буду ее беспокоить.
Они стояли совсем близко, и когда Бреворт, приняв окончательное решение, собрался уходить, Олив невольно подумала, насколько же они с ним похожи.
Волосы, цвет лица, приметы внешности — ни дать ни взять брат и сестра, да и характер одинаков: та же застенчивая серьезность, та же бесхитростная прямолинейность. Все это мигом пронеслось у нее в уме и сменилось другой мыслью — о том, что светловолосая неугомонная Эмили, с ее темпераментом и размахом, все же лучше подходит ему во всех отношениях; а вслед за тем, в обход этих размышлений, на нее нахлынула неизбывная волна нежности, чисто физического сочувствия и желания, отчего ей стало казаться, что, сделай она полшага вперед — и он раскроет для нее свои объятия.
Но вместо этого она шагнула назад, отпуская его, как будто сперва удерживала одними кончиками пальцев, а теперь отдернула руку. Вероятно, в его сознание проникли какие-то вибрации ее чувств, потому что он неожиданно сказал:
— Мы ведь останемся добрыми друзьями, правда? Не думай, пожалуйста, будто я забираю у тебя Эмили. Я знаю, что не способен сделать ее своей собственностью — на такое никто не способен, — да и не стремлюсь к этому.
Он еще не договорил, а она уже молча с ним распрощалась — с единственным мужчиной, которого желала в своей жизни.
Ей была дорога та рассеянная неуверенность, с которой он искал пальто и шляпу, а затем нащупывал дверную ручку не с того края.
После его ухода она вернулась в роскошную парадную гостиную, расписанную вакхическими сценами, украшенную массивными люстрами и портретами восемнадцатого века, которые по неведению можно было принять за изображения предков Эмили, отчего они еще более явственно принадлежали ей одной. Там Олив и присела отдохнуть — как всегда, в тени Эмили.
В дверях, ведущих к бесценному пятачку зелени, который закрыли выросшие на Шестидесятой улице шатры, появился ее дядюшка, мистер Гарольд Каслтон. Он только что закончил дегустацию собственного шампанского.
— Олив мила и светла! — с чувством воскликнул он. — Олив, крошка, она образумилась. В глубине души она всегда была хорошей, и я это знал. У хороших все складывается — порода есть порода, ты согласна? Я уж стал было думать, что мы с Господом Богом слишком много ей дали, что она так и не уймется, но теперь она спустилась на землю, как того требует… — он подбирал метафору, но безуспешно, — порода, и вскоре убедится, что здесь не так уж плохо. — Он подошел ближе. — Да ты плакала, малышка Олив.
— Чуть-чуть.
— Ну ничего, — великодушно изрек он. — Я бы и сам прослезился, не будь я так счастлив.
Позднее, когда она вместе с двумя другими подружками невесты ехала в церковь, рокот автомобиля словно задавал торжественный ритм грандиозной свадьбы. У входа в церковь этот ритм подхватили регистры органа, а виолончели с басовыми виолами танцевального оркестра уже готовились сохранить сей трепет, чтобы он под конец растворился в урчании другого автомобиля, нанятого для отъезда новобрачных.
Церковь была окружена плотной толпой, распространявшей на десять футов вокруг себя сплошную волну духов и едва уловимой человеческой свежести, а также текстильный запах нарядов — неношеных, с иголочки. За скоплением шляпок было видно, что в первых рядах, по обе стороны от прохода, сидят родные жениха и невесты. Блэров — их фамильное сходство скреплялось выражением некоторого высокомерия, свойственного как кровным Блэрам, так породнившимся с ними, — представляли оба Гардинера Блэра, старший и младший, с супругами; леди Мэри Боуз-Говард, урожденная Блэр; миссис Поттер-Блэр; госпожа княгиня Потовски-Парр-Блэр, урожденная Инчбит; мисс Глория Блэр, юный Гардинер Блэр III, а также родственные ветви, богатые и бедные: Смайзы, Биклы, Диффендорферы и Хэмны. Сидевшие через проход от них Каслтоны являли собой менее внушительное зрелище: мистер Гарольд Каслтон, мистер Теодор Каслтон с супругой и детьми, Гарольд Каслтон-младший, а также прибывшие из Гаррисберга мистер Карл Мэрси и две престарелые тетушки по фамилии О’Киф, жавшиеся в уголке. К своему немалому изумлению, тетушки с утра пораньше были усажены в лимузин и отправлены к модному кутюрье, который одел их с головы до ног.
В ризнице, где к приезду Эмили торопливо подкрашивались губы и закреплялись булавки, пташками трепетали гостьи невесты в больших шляпах с мягкими полями. Девушки эти знаменовали собой разные этапы жизни Эмили: одна была ее одноклассницей в Брайарли, другая вместе с Эмили начала выезжать в свет (и — последняя из той компании — еще не вышла замуж), третья путешествовала с ней по Европе, а у четвертой она гостила в Ньюпорте, где и познакомилась с Бревортом Блэром.
— Уэйкмана залучили, — определила эта девушка, стоя у дверей и прислушиваясь к звукам музыки. — Он играл на свадьбе у моей сестры, но у меня Уэйкман никогда играть не будет.
— Отчего же?
— Да он без конца бренчит одну и ту же вещь: «На рассвете».
[5]
Вот и сейчас уже в который раз ее завел.
В этот миг распахнулась другая дверь, и в ризницу нетерпеливо просунулась голова молодого человека.
— Ну что, почти готовы? — призвал он к ответу ближайшую из девушек. — У Бреворта уже начинается тихое помешательство. Стоит и воротнички комкает, один за другим…
— Успокойся, — ответила ему юная леди. — Невеста всегда на пару минут опаздывает.
— На пару минут! — возмутился молодой человек. — Ничего себе «на пару минут». Публика уже ерзает и шуршит, как в цирке, а органист полчаса наяривает одну и ту же мелодию. Сейчас скажу ему — пусть для разнообразия джаз сыграет, что ли.
— А который час? — забеспокоилась Олив.
— Без четверти пять… нет, без десяти.
— Возможно, на дорогах пробки. — Олив умолкла, потому что по ризнице проталкивался к телефону мистер Гарольд Каслтон, за которым поспешал обеспокоенный викарий.
И тут по церкви потек вспять удивительный людской ручеек — сначала по одному человеку, потом по двое, и вскоре в ризнице уже стало тесно от родни и общей сумятицы.
— В чем же дело?
— Что стряслось?
Сам не свой, с докладом прибыл шофер. Гарольд Каслтон чертыхнулся, вспыхнул и начал грубо пробиваться к выходу. Кто-то попросил освободить ризницу, а потом, будто в противовес ручейку, по церкви от выхода к алтарю потек гул голосов, нарастая, делаясь все громче и взволнованней, поднимая людей с мест и переходя в приглушенный рев. От алтаря донеслось объявление насчет отмены венчания, но его, похоже, никто не услышал: все и без того поняли, что стали свидетелями громкого скандала, что Бреворт Блэр напрасно ждет у алтаря, а Эмили Каслтон сбежала из-под венца.
