Эдит была рада, когда ужин завершился. Поднявшись из-за стола, она вышла на переднюю веранду.
— Идите сюда, мистер Трун. Дует северный ветер, и вы, может быть, уловите в нем весточку с родины.
— Северный ветер говори многа всего.
— И что же он говорит сейчас?
— Моя не знай все главный слова ветер. Но моя дядя их знай все. Моя дядя знай от северный ветер, где многа рыба, где хороший охота, где плохой беда.
— Вы будете рады вернуться домой?
Он неуверенно покачал головой и улыбнулся — как делал всякий раз, когда не мог ответить просто и однозначно.
— Тама люди бедный, жизня трудный, работай многа. Всегда.
Холодало. Они вернулись в библиотеку, где был сервирован кофе.
Пан-и-Трун снова взял бубен и, постукивая по нему пальцами, негромко затянул песню:
Бен пай — ен пай
Пане ина Кохне…
Бен пай — ен пай
Пане ина Кохне…
— Что такое он там воет? — спросил Хамфри.
— Это, должно быть, ритуальная песня, — предположила Эдит.
Пан-и-Трун пояснил:
— Это песня северный ветер, когда он говорит о плохой беда.
В библиотеку вошел Вестгейт во фраке и очень осторожно опустился на стул.
— Сейчас я стою двадцать тысяч долларов, — объявил он. — А как со стороны: похоже на то?
— Я пою песня о плохой беда, — сообщил ему Пан-и-Трун.
— Попробуй петь беззвучно! — раздраженно буркнул Хамфри.
— Нет-нет, продолжайте, мне нравится, — сказала Эдит.
Ем сто — пох бай
Ем сто — пох бай
Пане ина Кохне…
— Поскорее сдохни, — срифмовал последнюю строчку Хамфри.
А Пан-и-Трун застучал быстрее и запел громче, как бы состязаясь с шумом ветра снаружи:
Бик-бик-бик-бик
Ата-уна-уоа
Бик-бик-бик-бик
Уа-уа-УУА!
— Это магический песня, — вставил он, переводя дух между куплетами. — Бик-бик-бик-бик…
Хамфри отчаянно всплеснул руками:
— Эти жуткие звуки сводят меня с ума! Разве нельзя как-нибудь его заткнуть?
Он подошел к радиоприемнику и, покрутив ручки, поймал волну с громкой музыкой, которая перекрыла пение Пан-и-Труна, и тот замолк.
— Ты что, не понимаешь, что этот вой нам противен? — спросил его Хамфри.
Пан-и-Трун расстроился:
— Миз Кэри не люби песня?
— Нет! — гаркнул Хамфри.
Пан-и-Трун отложил в сторону бубен и облизал губы.
— Твоя не люби, потому что песня магический, — сказал он. — Кто-то дурной здеся не люби магический песня. В ней поется о плохой беда.
— Что за чушь ты несешь?
— У Пан-и-Труна есть глаза, чтобы види. Он види другой глаза, и эта глаза гляди на красивый штука для головы, который стоит многа-многа-многа по сто долларов.
С минуту все трое смотрели на него изумленно. Затем Эдит ехидно заметила:
— Ага, так вот оно что! Очень интересно. Разумеется, Вестгейт найдет этой вещице отличное применение — а что касается тебя, Хамфри, я только теперь поняла, почему ты настаивал на изъятии ее из-под охраны еще до папиного приезда.
Намек был шутливый, но Хамфри не рассмеялся.
— Я уже объяснял, что…
— Теперь это неважно. Выкладывай все, Пан-и-Трун.
Вестгейт начал снимать фрак.
— Успокойся, Вестгейт. Разве не ясно, что Пан-и-Трун подозревает не тебя, а Хамфри.
— Шелудивый желтый ублюдок! — завопил Хамфри. — Я сейчас пинком вышвырну его из дома!
Глаза эскимоса сверкнули, встретившись с глазами Хамфри.
— Не надо пинай Пан-и-Трун, — сказал он и повернулся к Эдит: — Жаль, что ты не люби песня. Моя сейчас уходи. Моя оставь твоя замо́к. Всем многа спасиба.
— Да нет же, мне понравилась песня…
Вежливо засмеявшись — но на сей раз даже не притворяясь, что ему смешно, — он опустил голову и вышел из комнаты.
— Его нельзя отпускать на ночь глядя! — вскричала Эдит. — Хамфри, что за нелепость? Можно подумать, он и вправду тебя обвинил.
— А то нет! И я ничуть не удивлюсь, если узнаю, что он сам положил глаз на диадему.
— Но становится холодно, а он вряд ли найдет дорогу обратно.
— Найдет запросто, — заверил ее Хамфри. — Эти люди — следопыты не хуже индейцев.
Прошло двадцать минут, но Пан-и-Трун так и не спустился.
— Посмотрю, что с ним, — сказала, вставая, Эдит. — Вдруг он сделал себе харакири или еще что-нибудь эскимосское.
— Скорее, он роется в твоей шкатулке с драгоценностями, — буркнул Хамфри.
— Я пойду с тобой, — вызвался Вестгейт.
— Тогда и я с вами.
— Послушай, — сказал Вестгейт, — тебе не кажется, что это уже перебор: взять с человека слово, а потом ходить за ним по пятам и следить. Я же обещал, что не заговорю с Эдит на личные темы, кроме как в твоем присутствии.
— Вот я и буду присутствовать. Не хочу, чтобы ты донимал ее всякими «объяснениями» по поводу прошлогоднего скандала.
— Да я уже… — начал Вестгейт и прервался с безнадежным видом. — Какой в этом смысл?
Они втроем направились в западное крыло дома, где находились гостевые комнаты. В коридорах гуляли сквозняки, и пока Вестгейт закрывал оказавшееся распахнутым окно в самом конце галереи, Эдит начала бить дрожь. Она постучала в дверь комнаты Пан-и-Труна, и от толчка дверь отворилась.
Комната была пуста; отсутствовали также его шляпа и журналы.
— Готов поспорить, он удрал через то окно, — сказал Хамфри. — Пойду-ка взгляну, не прихватил ли он мои серебряные расчески.
Он зашел в соседнюю комнату, откуда донесся его голос:
— Нет, вроде все на месте…
В следующий миг дверь его комнаты с треском захлопнулась.
— Эй, что такое? — крикнул он. — Что за фокусы с дверьми, Вестгейт?
— Я здесь ни при чем.
— Черт, она не открывается. С той стороны вставлен ключ?
— Нет.
Они повертели круглые дверные ручки с обеих сторон, но безрезультатно.
— Похоже, ты накрепко заперт, — сказал Вестгейт и добавил успокаивающе: — Но ничего, все равно уже пора ложиться спать.
— Я не намерен оставаться тут запертым всю ночь! Я…
Вестгейт снял фрак и протянул его Эдит.
— Слушай, Хамфри, когда я крикну «хоп!», ты потянешь за ручку, а я навалюсь отсюда. Может, дверь всего-навсего заклинило в косяке. Готов? Хоп!
