Джо смерил каждого долгим взглядом, чтобы показать, что не боится, хотя на самом деле он боялся. Они тоже на него смотрели, иногда смаргивая, но не говоря ни слова. Что ж, он тоже не стал ничего им говорить.
Потом они, похоже, устали на него смотреть и начали играть в карты. Ставкой служили косточки — перепелиные, или куриные, или какой-нибудь мелкой дичи. Они держали их в холщовых мешочках. Вываренные добела, они позвякивали, когда их собирали в общую кучку. Наступили сумерки, но эти трое продолжали играть, не произнося ничего, кроме «повышаю», «вышел», «вдвое». Время от времени кто-нибудь из них косился на Джо, но потом снова обращался к картам.
Когда совсем сгустилась темнота, огни на всем ярусе погасли. Трое пытались доиграть кон, но потом из тьмы послышался голос Бэзила Чигиса: «Хрен с ним», и карты с шорохом собрали с пола, и кости с сухим стуком вернули в мешочки.
Они сидели в темноте, было слышно, как они дышат.
В эту ночь Джо забыл, как определять время. Может быть, прошло тридцать минут, а может быть, два часа. Трое полукругом сидели напротив него, и он чувствовал запах их дыхания, их тел. От того, кто расположился справа, особенно мерзко разило застарелым потом.
Потом его глаза привыкли к темноте, и он начал различать их. Они сидели скрестив ноги, поставив локти на колени. Они не сводили с него глаз.
На одной из фабрик за его спиной проныл гудок.
Даже имей он заточку, вряд ли он сумел бы прирезать всех троих. А если учесть, что он еще ни разу в жизни никого не зарезал, ее, скорее всего, сразу отобрали бы у него и воткнули в него же.
Он знал: они ждут, пока он не заговорит. Он не понимал, откуда он это знает. Просто знал — и все. Это будет для них сигналом. Тогда они начнут делать с ним то, что собирались. Чем бы это ни было. Если он заговорит — это будет означать: он молит о пощаде. Даже если он не будет ни о чем просить, не будет умолять сохранить ему жизнь. Если он просто обратится к этим людям — это уже будет мольбой. Тогда они еще и посмеются над ним, прежде чем убить.
Глаза у Бэзила Чигиса были цвета замерзающей реки. В темноте разобрать цвет было трудно, но в конце концов ему это удалось. Джо представил себе этот цвет, вскипающий на его больших пальцах, когда он погрузит их в глаза Бэзилу.
Они просто люди, твердил он себе. Люди, а не демоны. А человека можно убить. Даже трех человек. Нужно действовать, только и всего.
Глядя в бледно-голубые огоньки Бэзила Чигиса, он чувствовал, что их власть над ним ослабевает тем быстрее, чем упорнее он напоминает себе, что у этих людей нет никаких выдающихся способностей, — во всяком случае, у него способностей не меньше. Тот же мозг, те же конечности, та же сила воли. Так что он вполне может их одолеть.
А потом? Куда он пойдет? Его камера — семь футов в длину и одиннадцать в ширину.
Ты должен хотеть их убить. Ударь сейчас. Опереди их. А когда они свалятся, переломай им, к чертовой матери, шеи.
Но он знал, что это невозможно. Если бы перед ним был один противник и если бы сам он начал действовать неожиданно, тогда, может быть, у него бы и имелся шанс. Но как атаковать троих из положения сидя? Никаких шансов на успех.
Страх расползся по его внутренностям, подкатил к горлу. Стиснул мозг, точно чья-то рука. Он не мог перестать потеть, не мог унять дрожь в руках.
Движение началось одновременно справа и слева. Он ощутил только, как концы заточек уперлись ему в барабанные перепонки. Самих заточек он не видел, но разглядел ту, которую Бэзил Чигис вытащил из складок своей тюремной робы. Тонкий металлический стержень длиной с половину бильярдного кия. Бэзилу пришлось согнуть руку в локте, чтобы приставить конец стержня к ямке на горле Джо. Потом Бэзил потянулся назад и вытащил что-то из-за пояса. Джо захотелось тут же забыть то, что он увидел. Он не хотел верить, что эта вещь — здесь, в этой комнате, рядом с ними. Бэзил Чигис поднял мясницкий молоток высоко над задним концом длинной заточки.
«Богородице Дево, радуйся, — мысленно пробормотал Джо, — благодатная Мария…»
Он забыл, как дальше. Он шесть лет прослужил мальчишкой-алтарником, но забыл, как дальше.
Глаза Бэзила Чигиса не переменились. В них не читалось никакого ясного намерения. Его левая кисть сжала металлический стержень. Правая — ручку молотка. Один взмах рукой — и металл проткнет Джо горло, войдет в его тело, пронзит его сердце.
«…Господь с тобою. Помилуй нас, Господи, и за дары Твоя мы…»
Нет-нет. Это благодарственная, ее читают перед обедом. «Богородице» — там по-другому. Там вот как…
Он не мог вспомнить.
«Отче наш, иже еси на небесех, остави нам долги наша, яко же и мы…»
Дверь в камеру открылась, и вошел Эмиль Лоусон. Он подошел к кружку, опустился на колени справа от Бэзила Чигиса и слегка наклонил голову к Джо.
— Я слышал, что ты миленький, — проговорил он. — Оказывается, это не вранье. — Он погладил щетину на щеках. — Можешь придумать что-нибудь такое, что я не могу сейчас у тебя отобрать?
Джо подумал: мою душу? Но в этом месте, в этом мраке они запросто могут забрать и ее.
Черт побери, не стану я отвечать ему.
Эмиль Лоусон произнес:
— Отвечай на мой вопрос, а не то вырву тебе глаз и скормлю его Бэзилу.
— Нет, — сказал Джо, — нет ничего такого, чего ты не можешь отобрать.
Эмиль Лоусон вытер пол ладонью и уселся.
— Хочешь, чтобы мы ушли? — осведомился он. — Чтобы нас не было в твоей камере сегодня ночью?
— Хочу.
— Тебя попросили кое-что сделать для мистера Пескаторе, но ты отказался.
— Я не отказывался. Окончательное решение зависело не от меня.
Заточка, прижатая к горлу Джо, скользнула в его поту, сбоку проехала по шее, сорвала кусочек кожи. Бэзил Чигис снова приставил ее к ямке на его горле.
— Твой папаша, — кивнул Эмиль Лоусон. — Легавый. Что он должен был сделать?
Что?
— Ты сам знаешь, что он должен был сделать.
— Давай сделаем вид, что я не знаю. Отвечай на вопрос.
Джо медленно набрал побольше воздуха:
— Брендан Лумис.
— И что там насчет него?
— Предварительное заключение. Послезавтра у него суд.
Эмиль Лоусон заплел пальцы за головой и усмехнулся:
— И твой папаша должен был его пришить, но сказал «нет».
— Ну да.
— Нет, он сказал «да».
— Он сказал «нет».
Эмиль Лоусон покачал головой:
— Ты скажешь первому же человеку Пескаторе, которого встретишь, что твой отец передал тебе пару слов через тюремщика. Передал, что позаботится о Бренни Лумисе. А еще — что он выяснил, где спит по ночам Альберт Уайт. И что он передал тебе адресок для старика Пескаторе. Но этот адрес ты скажешь ему только при личной встрече. Ты меня внимательно слушаешь, красавчик?
