Джо кивнул.
Эмиль Лоусон протянул Джо какую-то вещь, завернутую в промасленную тряпку. Джо развернул. Еще одна заточка, небольшая, очень тонкая, чуть толще гвоздя. Когда-то это была отвертка, которой добрые люди закручивали винтики в очках. Но отвертка не бывает такой острой. Наконечник был как шип у розы. Джо, не нажимая, провел по нему ладонью и порезался.
Они отвели заточки от его ушей и горла.
Эмиль наклонился к нему:
— Когда ты окажешься достаточно близко, чтобы шептать Пескаторе на ухо, проткни этой штукой его сучьи мозги. — Он пожал плечами. — Ну, или глотку. Главное — чтобы наверняка.
— Я думал, ты на него работаешь, — проговорил Джо.
— Я работаю сам на себя. — Эмиль Лоусон покачал головой. — Я проворачивал для его ребят кое-какие делишки, когда мне платили. Но теперь мне платит кое-кто другой.
— Альберт Уайт, — предположил Джо.
— Да, он мой босс. — Эмиль Лоусон наклонился ближе и слегка потрепал Джо по щеке. — А теперь он и твой босс тоже.
На небольшом клочке земли за своим домом на Кей-стрит Томас Коглин развел огород. Он уже много лет занимался им с переменным успехом, но в последние два года после смерти Эллен у него не осталось ничего, кроме времени, и благодаря этому, продавая излишек урожая, он даже начал получать некоторую прибыль.
Однажды, много лет назад, в пятилетнем или шестилетнем возрасте, Джо решил помочь отцу собрать урожай. Дело было в начале июля. Томас отсыпался после сверхурочной работы и нескольких рюмок, которые принял по ее завершении вместе с Эдди Маккенной. Он проснулся, услышав, как сын разговаривает на заднем дворе. В ту пору Джо часто беседовал сам с собой, а может, обращался к воображаемому другу. Так или иначе, с кем-то ему приходилось говорить (это Томас признал уже сейчас), потому что дома с ним разговаривали мало. Томас слишком много работал, а Эллен — ну, Эллен к тому времени уже полностью сосредоточилась на «Средстве № 23», панацее, которую впервые предложили ей после одного из выкидышей, предшествовавших рождению Джо. Тогда никто не мог подумать, что «Средство № 23» принесет Эллен какие-то неприятности — во всяком случае, Томас убеждал себя в этом. Впрочем, потом он вынужден был пересмотреть эту первоначальную оценку. Так или иначе, в то утро он сразу понял, что Джо остался без присмотра. Он лежал в постели, слушая, как его младшенький лепечет что-то сам с собой, разгуливая по террасе, то поднимаясь, то спускаясь обратно, и Томас начал недоумевать, откуда же он туда приходит.
Он встал с постели, надел халат, нашел тапочки. Проследовал через кухню (где Эллен, с безразличным взором, но с улыбкой, сидела над своей чашкой чая) и толкнул заднюю дверь.
Когда он увидел террасу, ему захотелось кричать. В буквальном смысле. Упасть на колени и обратить в небо яростный вой. Его морковка, и пастернак, и помидоры, еще совсем зеленые, лежали на террасе, разметав по засыпанному землей деревянному полу ботву и корни, точно волосы. Джо пришел с огорода, держа в руках очередную порцию урожая — на сей раз это была свекла. Он улыбнулся отцу, сверкнув зубами и белками глаз, — все остальное было черным от грязи, не человек, а крот.
— Привет, папа.
Томас не мог произнести ни слова.
— А я тебе помогаю.
Джо положил свеклу у его ног и отправился за новыми плодами.
Год работы пошел насмарку, осенняя прибыль растаяла как дым. Он смотрел, как его сын гордо шагает, чтобы довершить разрушения, и хриплый смех, вырвавшийся из груди Томаса, больше всего удивил его самого. Он хохотал так громко, что белки спрыгнули с нижних веток ближайшего дерева. Он хохотал так мощно, что под ним тряслась терраса.
Теперь он улыбался, вспоминая эту историю.
Недавно он сказал сыну: жизнь — это везение. Но она еще и память, с годами он это осознал. Когда вспоминаешь какие-то вещи, они порой производят более сильное впечатление, чем когда они происходили.
Он привычно потянулся за часами, но спохватился: их больше нет у него в кармане. Ему будет их не хватать — пусть даже на самом деле история с этими часами несколько запутаннее, чем та легенда, которая вокруг них возникла. Да, их подарил ему Барретт У. Стэнфорд-старший, это верно. И Томас действительно рисковал жизнью, чтобы спасти Барретта У. Стэнфорда-младшего, управляющего Первым бостонским банком, что на Кодмен-Сквер. Правда и то, что Томас, выполняя свой профессиональный долг, произвел выстрел из своего служебного револьвера, отправив пулю в мозг некоему Морису Добсону, двадцати шести лет, тем самым мгновенно прекратив его земное существование.
Но за миг до того, как спустить курок, Томас увидел то, чегобольше никто не видел: истинную природу намерений Мориса Добсона. Первым делом он рассказал об этом заложнику, Барретту У. Стэнфорду-младшему, затем поведал ту же историю Эдди Маккенне, потом — своему начальнику смены, а после — членам Стрелкового совета Бостонского управления полиции. С их разрешения он сообщил то же самое прессе, а также Барретту У. Стэнфорду-старшему, который преисполнился благодарности настолько, что преподнес ему часы, которые ему самому некогда подарил в Цюрихе лично Йозеф Эмиль Филипп. Трижды Томас пытался отказаться от столь необыкновенного подарка, но Барретт У. Стэнфорд-старший не желал и слышать об этом.
Так что он стал носить эти часы — не из гордости, как многие предполагали, а из глубоко личного уважения. Согласно легенде, Морис Добсон собирался убить Барретта У. Стэнфорда-младшего. Кто бы стал спорить с такой интерпретацией его намерений, если учесть, что он приставил пистолет к горлу Барретта?
Однако в этот последний миг Томас прочел в глазах Мориса Добсона совсем другое намерение — сдаться. Томас стоял в четырех футах, выхватив револьвер, твердо держа руку, положив палец на спусковой крючок, в полной готовности на него нажать — иначе зачем вообще доставать оружие? И тут он увидел в серых, как камешки, глазах Мориса Добсона выражение покорности судьбе, готовности отправиться в тюрьму, сознания, что все уже кончилось. Томас почувствовал, что его несправедливо лишают чего-то. Чего именно, он поначалу не мог сказать. Он понял это, как только спустил курок.
Пуля вошла в левый глаз бедняги Мориса Добсона, покойного Мориса Добсона, ибо он умер еще до того, как упал на пол. Жар выстрела опалил полоску кожи чуть ниже виска Барретта У. Стэнфорда-младшего. Когда все было кончено, Томас понял, чего он был лишен и почему так стремился исправить положение.
Когда два человека направляют друг на друга оружие, под взглядом Господа между ними устанавливается некий договор, и единственный приемлемый путь его исполнения — когда один из вас отправляет другого к Господу.
По крайней мере, тогда ему так казалось.
За все эти годы, даже после самых обильных возлияний, даже Эдди Маккенне, который знал большинство его секретов, Томас не признавался, что́ он тогда прочел в глазах Мориса Добсона. Он не признавался в этом ни единой живой душе. И хотя он совсем не гордился своими действиями в тот день, а значит, не гордился и обладанием этими карманными часами, он никогда не выходил без них из дому, потому что они служили доказательством того глубокого чувства ответственности, которое лежало в самой основе его профессии. Мы охраняем не человеческие законы, а волю природы. Господь — не какой-то царь, восседающий на облаке в белоснежных ризах и склонный из сентиментальности встревать в дела людские. Нет, Он — источник всех вещей. Он — огнь, пылающий в зеве домен, горящих уже сотню лет. Господь — закон железа и закон огня. Господь есть природа, а природа есть Господь. Одного без другого не бывает и быть не может.
