– Вам известны детали? – спросил Бен-Рой. – Что именно она писала?
– Первоначальная идея была такова: воспользоваться темой секс-трафика для более широкого полемического материала. – Яарон подсыпал в трубку табак и примял большим пальцем. – Сделать статью о состоянии нации, а секс-рабство стало бы символом морального распада израильского общества. Но Ривка есть Ривка – все пошло не так, как было запланировано.
Он достал зажигалку и поднес к чашечке трубки. Раскурил, издавая губами чмокающий звук. Вскоре его лицо скрылось за завесой серо-голубого дыма.
– Сначала ей захотелось больше сосредоточиться на человеческом аспекте, то есть пожертвовать широким социополитическим ракурсом и заняться самими девушками. Предоставить им голос. Чтобы каждая рассказала свою историю. Затем все стало трансформироваться и превратилось в глобальное расследование механизма секс-трафика: как все это действует, какими способами перемещают девушек, кто заправляет индустрией. Первоначально планировался материал в тысячу слов, но он все разрастался и разрастался, а время сдачи постоянно отодвигалось.
Он покачал головой и помахал рукой, чтобы развеять дым.
– Типично для Ривки. Помнится, в начале ее карьеры мы работали с ней вместе в одном маленьком художественном журнале в Хайфе – там, кстати, и познакомились в семидесятых годах. Ее послали сделать небольшой материал о ткачихах из друзов
[47]
. Кончилось тем, что получилась статья в четыре тысячи слов о том, как Голда Меир предала израильский феминизм.
Яарон улыбнулся и снова пыхнул трубкой.
– Вот такой она была. Всегда ее уводило куда-то в сторону. А потом еще дальше. Одна идея цеплялась за другую, в результате статья появлялась на несколько недель позднее срока и не имела ничего общего с первоначальным планом. Поэтому-то ее и поперли из «Гаарец».
– Мой источник сказал, потому что… – Бен-Рой сверился с записями, чтобы точно привести слова Тирата, – у нее появилась мания разоблачительства и ей везде мерещились заговоры.
– И не без основания, судя по тому, что творится в нашей стране, – проворчал редактор. – По опыту знаю: если Ривка чуяла дым, значит, где-то неподалеку горел огонь.
Он откинул голову, сложил губы трубочкой и выпустил в воздух синеватое колечко. С улицы доносились крики пытающегося привлечь покупателей торговца: «Шкадим! Миндаль!»
– Она была непростым человеком, – продолжал Яарон после паузы. – А с годами с ней становилось все труднее. Подчас невыносимо, особенно если кто-то пытался ее редактировать. Но она была чертовски хорошим журналистом. Оставалось лишь правильно себя с ней вести. Что главным образом означало давать ей полную волю и держать пальцы скрещенными в надежде, что у нее что-нибудь получится. И надо отдать ей должное – всегда получалось.
– Вам известны детали? Что она писала? – Бен-Рой повторил заданный чуть раньше вопрос, возвращая их к началу разговора. – Что конкретно писала? С кем общалась?
– Знаю, что брала интервью в Петах-Тикве, где есть приют для доставленных в Израиль девушек, – явно не единственное подобное место в нашей стране. А в остальном… – Он пожал плечами. – Я же сказал, что давал ей возможность работать самостоятельно.
– Вы знаете, как называется это место?
– Кажется, «Хофеш». Да, да, «Хофеш». Приют свободы.
Бен-Рой сделал пометку в блокноте.
– Госпожа Клейнберг не жаловалась, что ей в связи с работой над этой статьей угрожали? Что она в опасности?
– Нет, ничего такого она мне не говорила, – ответил Яарон. – Но она вообще была скрытной. Предпочитала не раскрывать карт.
– А вообще ей когда-нибудь угрожали?
Редактор иронично хмыкнул.
– Угрожали бы, если бы читали наш журнал. До того как застрелили Ицхака Рабина, наш ежемесячный тираж составлял сто восемьдесят тысяч экземпляров. А теперь упал до двух. Больше мы продать не в состоянии. Пропал интерес. Покойтесь с миром, левые и вся страна.
Он снова глубоко затянулся и выпустил голубоватые завитушки дыма из уголков губ. На улице к крикам торговца миндалем присоединились призывы продавцов винограда и фиников: «Анавим! Тамар!» Бен-Рой отхлебнул кофе, который с каждым глотком становился все менее ужасным на вкус.
– Когда вы в последний раз видели госпожу Клейнберг?
– Примерно шесть недель назад. Она приезжала в Тель-Авив, и мы с ней пообедали. В маленьком ресторанчике в Дакаре у хозяина-палестинца. Приятное местечко. А разговаривал восемь дней назад. Она позвонила попросить перенести срок сдачи статьи. Сказала, что напала на что-то интересное, но ей требуется немного больше времени, чтобы во всем разобраться.
Бен-Рой насторожился.
– Она не сообщила, на что именно?
– Если Ривка говорила, что напала на что-то интересное, это можно было расшифровать так: «Я собираюсь написать статью совершенно о другом». Я бы ее расспросил, но у нашей дочери начались роды, и мои мысли были далеко. Конечно, если бы я знал, что это наш последний разговор, то вел бы себя иначе.
Яарон вздохнул, поднес к трубке зажигалку и снова начал всасывать пламя в чашечку. Бен-Рой взглянул на свои записи. Он думал о газетных статьях, которые Клейнберг изучала за несколько дней до убийства. Ничего похожего на секс-трафик.
– Вам что-нибудь говорит слово «воски»? – спросил он. – Это на армянском «золото».
Редактор подумал и покачал головой.
– Корпорация «Баррен»?
– Слышал название. Какая-то американская транснациональная компания. Так?
– Складывается впечатление, что госпожа Клейнберг интересовалась тем и другим. «Баррен» занималась добычей золота в Румынии.
Редактор удивленно изогнул брови. Все, что говорил полицейский, было для него в новинку.
– Она не упоминала ничего, что бы касалось золота или золотодобычи?
– Ничего такого не помню.
– Как насчет Египта? На тот вечер, когда она погибла, у нее был заказан билет до Александрии и обратно.
Брови Яарона снова удивленно поднялись.
– Ничего подобного она мне определенно не говорила. Хотя некоторое время назад она занималась каналами контрабанды – палестинцами, которые в обход блокады Газы доставляли с Синая продовольствие. Но работа была завершена год назад.
– Может, решила поехать отдохнуть?
– Ривка? В Египет? Очень сильно сомневаюсь. Она не из тех, кто отдыхает. И к тому же у нее никогда не было денег.
Бен-Рой постучал ручкой по блокноту и предпринял новую попытку:
– Самюэл Пинскер, вам это имя что-нибудь говорит?
– Я слышал о Леоне Пинскере, сионисте девятнадцатого века.
