Мэри вздохнула и, окинув взглядом долину, мысленно перенеслась в иное время. Но это продолжалось всего несколько секунд, и она снова вернулась к беседе.
– После того как нашли труп, я пила с Максом чай, и он вспоминал, каким был Пинскер. Ничего хорошего он сказать о нем не мог. Горький пьяница, вечно со всеми ругался. Как-то повздорил с курнцами и ударил одного так, что тот отключился.
Халифа снова вспомнил изнасилованную девушку. Она тоже была родом из этой деревни. Детектив чувствовал, что Пинскер все больше попадает в центр его внимания. Уродство обособляло его от других, но по чертам характера он, судя по всему, соответствовал стереотипу: грубый, бесчеловечный, заносчивый англичанин, заявлявший права на египетское наследие и в то же время считающий египтян низшей расой – людьми, которыми можно помыкать, которых можно избивать и насиловать. Типичный старорежимный колонизатор.
– А вот Картеру он нравился, – продолжала Дюфресн. – Что говорит о том, что у самого Говарда характер был не подарок. Вы знаете, что его выперли из Совета по древностям за то, что он в Саккаре отлупил французского туриста?
Халифа эту историю не слышал.
– Что-нибудь еще? – Он пытался нащупать какую-нибудь связь с расследованием Бен-Роя.
– Дословно разговор я воспроизвести не могу. Сорок лет – тоже немалый срок. – Археолог склонила голову и задумалась. – Кажется, он упоминал, что Пинскер был исключительно способным инженером и проделал большую работу и здесь, и на Восточном берегу. И еще, что он имел обыкновение неделями пропадать в пустыне.
Халифа нагнулся затушить окурок на цементном полу под навесом. Но при этих словах поднял на Мэри глаза. Хозяйка комнаты в Ком-Лолахе, где проживал Пинскер, после его исчезновения показала полиции примерно то же, хотя не упомянула о пустыне.
– Ваш приятель не сказал, в какой именно пустыне? – спросил он, распрямляясь.
– Кажется, в Аравийской. Да, точно, в Аравийской.
– Вам известно, что там делал этот Пинскер?
Мэри покачала головой. Халифа чувствовал, как в его мозгу, цепляясь одна за другую, крутились шестеренки. В роковой день убийства Пинскер возвратился из очередного путешествия, бог знает откуда. Напился, изнасиловал девушку, затем притащился к дому Говарда Картера похвастаться, что нашел нечто «на многие мили длиной». Сюжет куда-то уводил Халифу, он это чувствовал, только не мог сказать, имеют ли эти события отношение к расследованию Бен-Роя. Все это, конечно, чрезвычайно любопытно.
– Вам не приходилось слышать, что Пинскер что-то обнаружил? – спросил он.
– Что вы подразумеваете под этим «что-то»?
– Не знаю… например, гробницу. – Детектив пытался придумать что-нибудь другое, что подходило бы под описание «в мили длиной». Чем еще захотел бы похвастаться Пинскер. Но ничего не приходило в голову. И даже гробница не вполне отвечала требованиям. – Что-то… большое, – запинаясь предположил он.
Дюфресн недоуменно покосилась на него, не понимая, к чему он клонит. Вместо объяснений детектив вынул из пластикового пакета папку 1931 года, достал из нее письмо Картера и протянул археологу. Мэри читала, и ее глаза от удивления округлялись.
– Потрясающе! – воскликнула она, дойдя до конца. – Я словно услышала голос Говарда. Он часто употреблял это слово – «вздор».
– Вам это о чем-нибудь говорит? – Халифа наклонился и показал на строки о находке в письме.
– К сожалению, абсолютно ни о чем. Я в таких же потемках, как вы. Загадка, да и только.
Мэри собиралась отдать письмо, но прежде чем детектив успел его взять, отдернула руку и перечитала снова. По выражению ее лица и по тому, как забегали ее глаза, словно она пыталась ухватить ускользающую мысль, можно было решить, что она что-то нащупала.
– Нет. Не может быть.
– Что?
– Это было годы спустя и в совершенно ином контексте. Но с тем же Говардом. И выражения были такими же.
Она разговаривала словно сама с собой, а не с Халифой. На мгновение детектив засомневался: уж не берет ли свое возраст? Не сдают ли ее мыслительные способности. Но Мэри подняла на него глаза, и сразу стало ясно, что ее мозг такой же ясный, как прежде.
– Ну так что? – повторил он вопрос.
– Не хочу напускать туману, да и связи почти наверняка никакой нет, однако… – Мэри снова бросила взгляд на письмо, затем откинулась назад и привалилась к поддерживавшему навес столбу. – Я кое-что слышала. Примерно через восемь лет после исчезновения Пинскера. Это, видимо, засело во мне, и когда я читала вот эту строку: «Я нашел это, Картер», всплыло в памяти. Хотя, как я уже сказала, возможно, не имеет никакого отношения к делу. – Она замолчала и покачала головой.
– Может, расскажете?
– Расскажу. Это немногое из того времени, что я помню совершенно отчетливо. По-видимому, потому, что тогда мы в последний раз видели Картера живым.
Собираясь с мыслями, она несколько мгновений помолчала.
– Это случилось за три или четыре месяца до смерти Картера, следовательно… дайте подумать… в конце тридцать восьмого или в начале тридцать девятого года. Он вернулся жить в Лондон, но зиму проводил в Луксоре и часто обедал у нас. Меня всегда отсылали наверх. Но, как большинство детей, я пробиралась на лестницу, чтобы подслушать, о чем говорят взрослые. Не могу точно сказать, кто у нас собрался в тот раз. Отец и Говард – это точно, еще, может быть, Херби Уинлок и Уолт Хаузер…
Мэри помолчала, вспоминая, затем махнула рукой.
– Не важно. Я хочу сказать вот о чем: возник грандиозный спор, и Говард начал кричать. Он всегда был несдержан, а к концу жизни, когда злокачественный лимфоматоз его доконал, стал совершенно невыносим. Понятия не имею, по поводу чего они ссорились, только помню, Говард очень громко кричал: «Вздор! Ничего он не нашел! Миф! Можете перерыть всю Аравийскую пустыню, все равно его не обнаружите, потому что лабиринта не существует».
– Лабиринта? – нахмурился Халифа. Он не знал этого слова.
– Махата, – перевела Мэри.
– И что это значит?
– Откровенно говоря, не знаю. Я слышала всего лишь об одном лабиринте – пирамиде Аменемхета Третьего, но она находится в Хаваре, в Фаюмском оазисе. К тому же Питри открыл его в конце тысяча восемьсот восьмидесятых годов.
Мэри снова скользнула взглядом по письму и вернула его детективу.
– Все? – Халифа положил лист в папку. – Больше ничего не можете вспомнить?
– Боюсь, что нет.
– И не имеете представления, о чем он говорил? И кто такой «он»?
– Простите, Юсуф. Я слышала только обрывок разговора. Не исключено, что речь шла о Питри и Хаваре, а Говард перепутал пустыни – Аравийскую с Ливийской. Или я перепутала пустыни. Все-таки прошло восемьдесят лет. Память играет с нами злые шутки. На меня произвело впечатление, что и в том и в другом случае упоминалась Аравийская пустыня… И знакомые слова…
