После его ухода Шарлотта несколько минут размышляла о Флоренс Айвори, о ее утрате и гневе, а потом отодвинула эту тему в сторону и вскрыла письмо. Оно было отправлено из Венеции.
Моя дражайшая Шарлотта!
Ну и путешествие! Оно было ужасно долгим и ужасно шумным. Некая мадам Шарль из Парижа говорила не умолкая и ржала, как испуганная лошадь. Только бы больше не слышать ее голос! Я так устала, я была такая грязная, что когда я добралась сюда, я едва не макала. В темноте меня довезли до гостиницы, и я мечтала только об одном: смыть с себя сажу и копоть, прежде чем лечь в постель, и спать целую неделю.
Но наступило утро, и оно было волшебным! Я открыла глаза и увидела, как блики света складываются в затейливый узор и скользят по изысканному потолку.
А потом я услышала красивейший на земле звук — мужской голос, просто ангельский, он плыл в утреннем воздухе и даже, кажется, повторялся эхом.
Я подскочила, забыв, что я в ночной сорочке, что у меня растрепаны волосы, ни капельки не заботясь о там, как я выгляжу или что подумает обо мне Джек, и побежала к большому окну в толстенной, почти в два фута, стене и выглянула.
Вода! Шарлотта, вода была повсюду! Зеленая и похожая на зеркало, она плескалась под самой стеной. Если бы я высунулась чуть дальше, то упала бы в воду, а до нее не больше десяти футов! А узор из света, что я увидела на потолке, — это были отблески от ряби на воде.
Певший мужчина, стройный, как кипарис, стоял в лодке и греб то ли шестом, то ли веслом, я так и не поняла. Его тело изгибалось, когда лодка качалась, и он пел, охваченный искренней радостью, приветствуя прекрасный день. Джек говорит, что он поет за деньги от туристов, но я отказываюсь верить ему. Я бы тоже пела от радости, если бы таким же сияющим утром плыла по каналу.
Напротив нас стоит дворец из мрамора, честное слово! Мы покатались в лодке — они здесь называются гондолами — и проплывали мимо церкви Санта-Мария-делла-Салюте. Шарлотта, ты даже в мечтах не видела такой красоты! Кажется, будто она плывет по морю, как видение. Белый мрамор на фоне синего неба, и воды, и золотистого солнца. Здесь совершенно другой свет, он как бы прозрачнее, да и солнце другое.
Мне нравится, как звучит итальянский язык, он очень музыкальный. Я предпочитаю его французскому, хотя не понимаю ни слова.
Но запах! О боже, он здесь тоже совсем другой и ужасно тяжелый. Но, клянусь, я не позволю ему испортить мне удовольствие. Думаю, я привыкаю к нему, так как перестаю замечать.
Мне понадобилось какое-то время и на то, чтобы привыкнуть к еде, а еще я ужасно устала ходить все время в одном и там же, но я не могу постоянно носить вещи в прачечную, да и качество стирки здесь далеко от желаемого!
Я уже купила несколько картин — одну для тебя, одну для Томаса, одну для мамы и две себе, потому что я хочу навсегда запомнить все это.
Я очень соскучилась по тебе, несмотря на массу впечатлений и на то, что рядом Джек, такой милый и заботливый. Так как я не знаю, где окажусь в следующий раз, или когда, или как скоро письма доберутся до меня, я не могу дать тебе адрес, куда ты могла бы писать мне. Мне остается с нетерпением ждать, когда я вернусь дамой и увижусь с тобой, и тогда ты все мне расскажешь. Горю желанием услышать, чем ты занималась, о чем думала, что чувствовала — и что узнала.
Передай от меня привет Томасу и детям. Я, естественно, отдельно написала маме и Эдварду. И не ввязывайся в авантюры без меня.
Твоя любящая сестра Эмили
Шарлотта сложила письмо и спрятала обратно в конверт. Она уберет его в корзинку с рукоделием — уж там Питт точно его не найдет. Она, конечно, скажет ему, что Эмили замечательно проводит время, но вот читать письмо ему не надо, потому что Томасу станет больно от того, что Эмили и Джек видят все эти красоты, а они — нет. Она не может делать вид перед мужем, будто ее не гложет зависть, будто ей не хочется побывать в Венеции, в этом красивом и романтичном городе с давней историей. Он все равно не поверил бы ей, если бы она притворялась.
Поэтому лучше сказать мужу, что Эмили наслаждается путешествием. Он решит, что она не показывает ему письмо, потому что в нем есть какие-то их сестринские секреты и, возможно, некоторые интимные подробности. Как-никак у Эмили медовый месяц.
Шарлотта встала из-за кухонного стола, сунула письмо в карман фартука и принялась за дела. Уже весна: надо провести генеральную уборку и обновить все, что возможно. У нее есть идея насчет новых штор на лестничной площадке.
Питт отправился в Вестминстерский дворец, в палату общин, и попросил разрешения пройти в кабинет Этериджа и изучить находящиеся там бумаги на предмет поиска писем и документов, которые могли иметь отношение к Уильяму или Флоренс. Он также хотел выяснить, был ли у Этериджа кабинет в его избирательном округе — ведь там тоже могла храниться корреспонденция или записи, имеющие отношение к делу.
Младший клерк в сорочке с торчащими в разные стороны жесткими уголками воротника и в пенсне в золотой оправе с сомнением оглядел его.
— Что-то не припомню эту фамилию. А с чем она связана? Мистер Этеридж получал заявления от многих избирателей и занимался делами разной направленности.
— Опека над ребенком.
— Есть простой закон, который решает подобные вопросы. — Клерк посмотрел на инспектора поверх пенсне. — Думаю, мистер Этеридж наверняка ответил мистеру или миссис Айвори и сообщил им о существовании такого закона. У нас есть записи только об этом, если мы вообще его регистрировали. Место ограничено, мы не можем вечно хранить тут заявления по разным пустякам.
— Опека над ребенком — не пустяк! — заявил Томас, с трудом контролируя свою ярость. — Если вы не можете найти нужные мне документы, я пришлю сюда людей, и они перероют здесь все, пока не найдут их или не убедятся, что их здесь нет. А потом я поеду в Линкольншир.
Мужчина слегка порозовел, но от негодования, а не от смущения.
— Вы забываетесь, инспектор! У вас нет мандата на то, чтобы рыться в бумагах мистера Этериджа!
— Тогда найдите мне все, что имеет отношение к Уильяму и Флоренс Айвори, — отрезал Питт. — Полагаю, вы уже сделали для себя вывод, что это может быть связано с убийством.
Чиновник поджал губы, резко повернулся и пошел прочь по коридору. Томас поспешил за ним. Они вошли в кабинет, который Этеридж делил с другим депутатом парламента, и чиновник что-то тихо сказал более молодому клерку, стоявшему у шкафа с папками. Тот с тревогой посмотрел на Питта.
— Айвори? — Он был явно озадачен. — Я такого не припомню. От какой даты заявление?
Питт сообразил, что он этого не знает — не спросил. Глупая оплошность, конечно, и сейчас поздно уточнять.
— Не знаю, — ответил он как можно более холодно. — Начинайте с сегодняшней и двигайтесь назад.
Клерк уставился на него так, будто он был рыбой, ожившей на блюде, затем повернулся к шкафу и принялся искать, перебирая пальцами папки.
