Лицо в овальном углублении явно принадлежало молодому Дакиану Бассаридесу. С оттенком благоговения я увидела в нем описываемое всеми магнетическое очарование. В этой временной капсуле из его молодости первозданная примитивность Дакиана проявлялась как стихийная сила. Длинные черные волосы рассыпались по плечам, а расстегнутая рубашка позволяла видеть обнаженную грудь и крепкую стройную шею. Его красивое лицо с прямым и тонким носом, горящими темными глазами и слегка приоткрытым ртом, казалось, излучало дикую, темную сущность, и у меня в памяти сразу всплыла упомянутая Лафом черная пантера — спутница древнего бога.
Я нажала на другую застежку, открыла вторую створку — и едва не выронила медальон. Мне вдруг почудилось, что я увидела в зеркале собственное отражение.
Лицо в этом углублении имело такую же, как у меня, «ирландскую» бледность, буйную массу темных волос и светло-зеленые глаза. Но кроме того, малейшие детали — даже узнаваемая ямочка на подбородке — были у нас с ней безупречно одинаковыми. Разумеется, наряд ее выдавал моду другого места и времени, но тем не менее у меня возникло ощущение, словно, прогуливаясь по улице, я неожиданно встретила свою родную сестру— двойняшку.
— Вольфганг Хаузер сообщил мне о них, когда мы встретились на здешней кухне, — пояснил он, прочтя мои мысли. — Увидев твой рюкзак во время проверки служащими двух таможен и охраной МАГАТЭ, он счел странным, что ты притащила с собой столько рабочих документов. И ему оставалось лишь сделать логичный вывод. Но мы еще обсудим его. Отвечая на твои вопросы, я скажу, что Пандора действительно была моей возлюбленной и матерью нашего сына и единственного ребенка, однако она вовсе не была моей кузиной. Она была моей женой. В том медальоне, что ты держишь в руках, наши свадебные фотографии.
— Вы с Пандорой были женаты? — ошеломленно произнесла я. — Но когда же…
— Как ты видишь, на той фотокарточке ей может быть лет восемнадцать или двадцать, — сказал он. — Но на самом деле в день нашей свадьбы ей было тринадцать, а мне — шестнадцать. Мы жили в иные времена: девушки в таком юном возрасте уже считались женщинами, а ранние браки всегда были традиционными для рома. И в тринадцать лет Пандора стала женщиной, уж поверь мне. Потом, когда мне исполнилось двадцать, а ей — семнадцать, она ушла, и наш сын Огастус родился в доме Иеронима Бена.
У меня появилось множество новых вопросов, но в этот момент официант принес нам шоколадный десерт, названный в честь цыганского скрипача, вазочку с Schlagobers и бутылку граппы, известного итальянского бренди, что опьяняет в два раза сильнее, чем коньяк. Когда официант удалился, я жестом показала, что не хочу больше ничего выпивать — я и так уже с трудом соображала. Дакиан все равно налил нам граппы, потом поднял свою рюмку и чокнулся с моей.
— Выпей немного граппы. Ты поймешь, что она тебе просто необходима, чтобы воспринять конец моих откровений, — сказал он.
— А вы еще не закончили? — выдохнула я еле слышно, хотя, глянув вокруг, обнаружила, что мы единственные клиенты в этом зале ресторана, а официанты с наброшенными на руки салфетками тихо болтают между собой, сгруппировавшись на безопасном расстоянии.
После всех этих разговоров про веру в то, что не соответствует действительности, я вдруг поняла, во что я верила: во все самое худшее, от чего я старалась отстраниться до нынешнего дня. Я молила, чтобы действительность доказала мою неправоту, но особой надежды на это у меня не было. На мгновение я прикрыла глаза, а когда открыла их, Дакиан Бассаридес уже сидел рядом со мной, загораживая мне выход из кабинки. Он положил руку мне на плечо, и вновь я ощутила энергетику этого человека. Он сидел так близко, что я почувствовала исходящее от него теплое благоухание, подобное запахам полыни и дыма костров, влажному и густому аромату соснового леса, где обитают божественные пантеры.
— Ариэль, я понимаю, что мои слова потрясли и, возможно, даже испугали тебя, но эти откровения являются лишь частью того, ради чего я прибыл сюда из Франции, — серьезно сказал Дакиан. Забрав у меня медальон, он бережно закрыл его и вновь спрятал в карман своего жилета. — Какими бы неприятными ни казались тебе эти новости, ты обязана выслушать все, что я должен сообщить. В данный момент желание отрешиться от всей нашей истории было бы крайне опасным для всех нас, и особенно для тебя.
— О моих желаниях речь уже не идет, — с горечью сказала я. — Я просто вряд ли способна переварить еще что-то.
— О нет, в твоих способностях я не сомневаюсь, — возразил он. — Ты единственная внучка Пандоры, да и моя тоже. Известно тебе или нет, но ты родилась, как говорится, чтобы встретиться со своей судьбой; и твое путешествие на встречу с ней уже началось. Но для нашего народа понятие судьбы неоднозначно. Мы не считаем, что нам от роду уготован некий «удел», вынуждающий следовать предписанному свыше сценарию; скорее, мы верим в то, что каждый из нас имеет некую судьбу, заранее предопределенную жизненную модель, которую наша душа пожелает однажды выполнить. Однако для приобщения к такой новой форме собственного бытия — как говорится, для перехода на уровень избранных — ты должна глубоко осознать, что именно это твоя судьба, и соответственно стремиться к ней, подобно тому как лебедь, выращенный среди цыплят, должен осознать собственное предназначение — научиться плавать и летать, иначе он останется всего лишь бескрылой курицей, всю жизнь копающейся в земле.
Его сравнение почему-то вдруг ужасно разозлило меня. Как он мог даже предположить, что кому-то в нашей «лебединой» фамильной стае потребовалась еще большая «избранность»? Взбодрившись большим глотком граппы, я повернулась к нему.
— Послушайте, — раздраженно сказала я. — Возможно, моя «судьба» уготовила мне стать единственной внучкой Пандоры, возможно, моя «судьба» быть так сильно похожей на нее. И возможно, правда даже то, что я появилась на свет сразу после ее смерти. Но все это еще не означает, что я являюсь ее перевоплощением или двойником, и не означает, что ее судьба каким-то образом связана с моей. И мне абсолютно не свойственна склонность к каким-либо новым «формам» или «моделям», которые вынудили бы меня хотя бы один раз поступить так ужасно и жестоко, как она поступала по отношению к вам и ко всем, с кем общалась.
Дакиан уставился на меня широко открытыми глазами. А потом вдруг разразился каким-то странным сухим смехом.
— Вот потому-то я и предупреждал тебя, что нельзя верить всему, что говорят, и виноваты во всем опять-таки неверно поставленные вопросы, — сказал он.
Поскольку я продолжала молчать, он добавил:
— Ты должна понять, что никому из нас не была уготована роль пешки, все мы действовали по собственной воле. Как Иероним Бен, так и я. Как, впрочем, и Пандора, Лафкадио, Эрнест и Зоя. Как и у тебя, у нас был выбор. Но выбор уже есть решение, а решения влекут за собой события. Если произошло некое событие, то уже невозможно повернуть время вспять и изменить его. Однако никогда не поздно изучить уроки истории.
— Всю свою жизнь я успешно избегала изучения истории моей семьи, — сообщила я. — Если мне так отлично удавалось это раньше, то к чему начинать сейчас?
