– Остаюсь, – тихо, но твердо ответил
Бердичевский после самой короткой паузы.
Прогулка его превосходительства
Из здания Святейшего Синода Матвей Бенционович
вышел час спустя – и уже не статским советником, а особой четвертого,
генеральского класса. Производство свершилось с фантастической легкостью и
быстротой. Константин Петрович протелефонировал министру юстиции, поговорил с
ним не долее трех минут, потом связался с Дворцом, где имел беседу с Таким
Собеседником, что у Бердичевского вспотели ладони. «Ценнейший для государства
человек, на полное мое ручательство» – вот какие слова были сказаны про
безвестного заволжца. И кому сказаны!
Другие чиновники, даже выслужив полный срок
производства, ожидают утверждения долгие месяцы, а тут всё решилось в мгновение
ока, и даже указ должен был воспоследовать нынче же, сегодняшним числом.
Матвею Бенционовичу было обещано в самом
скором времени назначение на ответственную должность. Пока же обер-прокурор
подберет новому сомысленнику достойное поприще (на это понадобится
неделька-другая), Бердичевскому предписывалось быть в столице. В Заволжск
возвращаться Константин Петрович не советовал. «К чему вам лишние объяснения с
вашим духовным отцом? – сказал он, лишний раз продемонстрировав исчерпывающую
осведомленность. – Заволжского губернатора известят депешей, вашу семью
переправят. Через день-два министерство предоставит вам казенную квартиру, при
полной меблировке, так что заботиться о бытоустройстве не нужно».
А его новоиспеченное превосходительство о
бытоустройстве и не заботился.
Бердичевский вышел из Синода на площадь.
Зажмурился на яркое солнце, надел шляпу.
У решетки ждала коляска. 48-36 пялился на
борца с австро-венгерским шпионажем, ждал знака. Поколебавшись, Матвей
Бенционович подошел к нему, лениво сказал:
– Прокати-ка меня, братец,
– Куда прикажете?
– Право, не знаю, да вот хоть по набережной.
Вдоль Невы катилось просто замечательно.
Солнце, правда, спряталось за тучи, и с неба брызнул мелкий дождик, но седок
поднял кожаный верх и заслонился им от внешнего мира. Потом снова просветлело,
и верх был спущен обратно.
Его превосходительство ехал себе, улыбался
небу, реке, солнечным зайчикам, прыгавшим по стенам домов.
– Поворачивай на Мойку, – велел он. – Или нет,
постой. Лучше пройдусь. Тебя как звать? Второй день ездим, а так и не спросил.
– Матвей, – сказал извозчик.
Бердичевский удивился, но несильно, потому что
за нынешне утро успел существенно поистратить способность к удивлению.
– Грамотный?
– Так точно.
– Молодец. Держи-ка вот за труды.
Сунул в широкий карман извозчичьего кафтана
несколько бумажек.
Возница даже не поблагодарил – так
расстроился.
– И всё, ваше благородие, боле ничего не
нужно?
Даже голос дрогнул.
– Не «благородие», а «превосходительство», –
важно сказал ему Матвей Бенционович. – Я тебя, 48-36, сыщу, когда понадобишься.
Похлопал просиявшего парня по плечу, дальше
отправился пешком.
Настроение было немножко грустное, но в то же
время покойное. Бог весть, о чем думал бывший заволжский прокурор, идя легким,
прогулочным шагом по Благовещенской улице. Один раз, у берега Адмиралтейского
канала, загляделся на бонну, гулявшую с двумя маленькими девочками, и
пробормотал непонятное: «А что им, лучше будет, если папенька – подлец?»
И еще, уже на Почтамтской улице, прошептал в
ответ на какие-то свои мысли: «Простенько, но в то же время изящно. Этюд
Бердичевского». Весело хмыкнул.
Поднимаясь по ступенькам Почтамта, даже
напевал лишенным музыкальности голосом и без слов, так что распознать мелодию
не представлялось возможным.
Быстро набросал на бланке телеграммы: «Срочно
разыщите П. Ее жизнь опасности. Бердичевский».
Протянул в окошко телеграфисту, продиктовал
адрес:
– В Заволжск, на Архиерейское подворье,
преосвященному Митрофанию, «блицем».
Заплатил за депешу рубль одиннадцать копеек.
Вевнувшись на улицу, его превосходительство
немного постоял на ступеньках. Тихонько сказал:
– Что ж, прожито. Можно бы и подостойней, но
уж как вышло, так вышло...
Видно, Матвею Бенционовичу очень хотелось с
кем-нибудь поговорить, вот он за неимением собеседника и вступил в диалог с
самим собой. Но проговаривал вслух не всё, а лишь какие-то обрывки мыслей, без
очевидной логической связи.
Например, пробормотал:
– Рубль одиннадцать копеек. Ну и цена. – И
тихо рассмеялся.
Посмотрел налево, направо. На улице было полно
прохожих.
– Прямо здесь, что ли? – спросил неизвестно
кого Бердичевский.
Поежился, но тут же сконфуженно улыбнулся.
Повернул направо.
Следующая реплика была еще более странной:
– Интересно, дойду ли до площади?
Неспеша двинулся в сторону Исаакиевского
собора. Сложил на груди руки, стал любоваться посверкивающей брусчаткой, медным
блеском купола, кружащей в небе голубиной стаей.
Прошептал:
– Merci. Красиво.
Казалось, Матвей Бенционович чего-то ждет или,
может, кого-нибудь поджидает. В пользу этого предположения свидетельствовала и
следующая произнесенная им фраза:
– Ну, сколько можно? Это по меньшей мере
невежливо.
Что именно он находил невежливым, осталось
неизвестным, потому что в это самое мгновение на действительного статского
советника с разбега налетел спешивший куда-то молодой человек крепкого
сложения. Крепыш (он был в полосатом пиджаке), впрочем, вежливо извинился и
даже придержал ойкнувшего Матвея Бенционовича за плечо. Приподнял соломенную
шляпу, затрусил себе дальше.
А Бердичевский немного покачался с улыбкой на
губах и вдруг повалился на тротуар. Улыбка стала еще шире, да так и застыла,
карие глаза спокойно смотрели вбок, на радужную лужу.
Вокруг упавшего собралась толпа – хлопотали,
охали, терли виски и прочее, а крепкий молодой человек тем временем быстро
прошагал улицей и вошел в Почтамт через служебный ход.
