Джонни сказал, что сам он не говорит по-немецки, но их речь понимает, потому что в его родном штате многие говорят на этом языке. Тут этот эскимос начал срывать с себя одежду с таким видом, с каким человек срывает куртку, когда собирается драться, все время вопя по-немецки и тыча пальцем в эскимосскую женщину, с которой Джонни заигрывал, в ответ на что та глупо захихикала. Как только этот человек снял свои меха, Джонни увидел, что под ними надета форма немецкого офицера. По словам Джонни, до сих пор он вообще не верил, что враги действительно существует, и потому был потрясен до глубины души. Эскимосы в иглу закричали на немца, то ли чтобы он заткнулся, то ли решив, что, накинувшись на Джонни, он бросает тень на их гостеприимство, а может, им просто нравилось смотреть, как трахаются.
Во всяком случае женщина протянула руку, крепко ухватила Джонни за член и не отпускала, потому что, по какой-то совершенно безумной причине, Джонни ей понравился. Звуки возбужденных голосов отскакивали от ледяных стен, собаки лаяли, дети плакали, немец все орал, а потом даже зарыдал, видимо, по причине разбитого сердца, и тут Джонни стало не по себе. До него дошло, что он заигрывал с девушкой этого парня прямо на глазах у него же, что, по-видимому, ужасно огорчило немца. И Джонни почувствовал, что это неправильно, даже несмотря на то, что перед ним враг.
Он не знал, что делать, поэтому ударил немца, а когда тот упал, то сбил еще четырех мелких эскимосов с ног и побросал на него. В процессе схватки перевернулись столы. Остальные эскимосы разозлились на Джонни, и трое из них набросились на него, вооружась чем-то, что, по словам Джонни, выглядело как „орудия эпохи каменного века“. Он замахал перед собой руками и отбросил нападавших в толпу; по его словам, все это происходило на крохотном пятачке. Все завывали, явно жаждая крови. Джонни подумал, что, в конце концов, пришел сюда не драться, а раз так, то нужно, черт возьми, уносить ноги. Он попытался пролезть сквозь туннель, за которым бушевала разыгравшаяся вовсю арктическая буря, начисто забыв о том, что эскимосская женщина все еще не отпустила его „фамильную драгоценность“, по-видимому, решив оставить ее себе.
По словам Джонни, он в жизни не испытывал подобных ощущений и в какой-то момент даже решил, что лишится того, ради чего только и стоит жить. Пытаясь воздействовать на женщину и физически, и психологически, он с силой ударил ее левой ногой в лицо. Зубы у эскимоски были, как у волчицы, и она впилась ими ему в ногу, вгрызаясь все глубже и глубже. Бедолага сказал, что если бы ее не ударил кто-то из орущих, напирающих сзади соотечественников, она, наверно, откусила бы ему всю ногу. По его словам, он так и не понял, как сумел вернуться, в такую-то погоду и с такой-то ногой.
Его увезли отсюда в Этах около часа назад. Надо полагать, на этом для старины Джонни война закончилась».
* * *
В августе 1944 года Джонни, прихрамывая, вернулся домой, чтобы принять участие в жаркой кампании, которую «друзья» (имеются в виду мать Реймонда и, в огромной степени, как в это ни трудно поверить в свете всего последующего, местные коммунисты) развивали с того дня, как он покончил с войной. Все, что от Джонни требовалось, — это носить форму, ходить на костылях с перевязанной ногой и выкрикивать содержащие совершенно нелепые преувеличения фразы, которые мать Реймонда записывала и каталогизировала годами, чтобы удовлетворить все мыслимые вкусы. Поскольку граждане штата просто умоляли Джонни уйти в отставку, 11 августа 1944 ему было позволено оставить службу в вооруженных силах.
Он был избран губернатором своего штата в 1944 году и переизбран в 1948. Когда начался второй срок его губернаторства, Джонни исполнился сорок один год, а матери Реймонда — тридцать восемь. Реймонду был двадцать один год, и он работал корреспондентом от своего округа в «Джорнал», закончив университет лучше всех в группе.
Вид у губернатора Айзелина был довольно простецкий: этакий агрессивно-покорный человек, ростом пять футов восемь дюймов — это если в специальных ботинках на двойной подошве. Мясистый нос делал его облик незабываемым. При определенном освещении его тонкие волосы выглядели как тщательно нарисованные линии на фоне кожи, имевшей цвет печени и разукрашенной розовыми и желтоватыми пятнами. Со времени своей женитьбы на матери Реймонда одевался он просто, однако одежду свою шил у чрезвычайно искусного и невероятно дорогого нью-йоркского портного. Мать Реймонда приказала Джонни чистить только нижнюю половину высоких черных ботинок, чтобы у людей, которые задумываются над такими вещами, создавалось впечатление, будто губернатор сам чистит ботинки между визитами в Земляничную приемную и отклонением прошения осужденных о помиловании.
Признаком высокой степени неизменного стихийного дружелюбия Джонни должен был служить тот факт, что он никогда никому не смотрел в глаза и, разговаривая, допускал синтаксические ошибки, как бы в ужасе от того, что говорит. Губернатор не брился с утра понедельника до вечера пятницы, какие бы приемы или встречи ни были запланированы, как если бы он был какой-нибудь безработный сикх, с трудом сводящий концы с концами. Он объяснял, что таким образом дает коже отдых. Мать Реймонда придумала этот ход, как и почти все касательно Джонни (разве что она не занималась его пищеварительной системой, хотя если бы она изобрела что-то и в этой сфере, то его пищеварительная система работала бы несравненно лучше), потому что в небритом виде он «выглядел неряхой и, следовательно, был похож на сельскохозяйственного или заводского рабочего». Можно не сомневаться, что хотя на неделе Большой Джон издавал звуки всеми частями тела, путался в синтаксисе, отводил взгляд в сторону и демонстрировал всем свой мясистый нос на фоне небритого лица, во время уикенда он становился обыкновеннейшим из обыкновенных людей; можно сказать, он был ассом обыкновенности.
Тем не менее эту его обыкновенность целиком и полностью задумала и создала мать Реймонда. Она совершенствовала Джонни (как Хосе Рауль Капабланка совершенствовал свое мастерство шахматиста; как повар Талейрана подбирал все новые травы для блюд своего господина), лепила из него образ губернатора. В газетах, прежде всего, в газетах своего штата, но также и всех прочих штатов США. В некоторых других штатах избиратели даже читали о Компанейском Парне Джонни чаще, чем о своих собственных государственных служащих. Элеонор вдалбливала общественности следующие непреложные факты: Джон Йеркес Айзелин — прекрасный администратор; он консерватор, но не лишен смелости; честный, отважный, совестливый до дрожи, исполненный страха Божьего слуга народа; жизнерадостный, общительный, великодушный, забавный, добродушный, дружелюбный, остроумный Большой Брат; великолепный муж и преданный отец; вечно суетящийся, неугомонный, беспокойный «старый солдат»; простой окружной судья со здравым смыслом Соломона; и, наконец, американец, что вообще-то было совершенно случайным обстоятельством, так что нации повезло.
Мать Реймонда пришла в ярость, когда генерал Эйзенхауэр в 1952 году стал президентом США — роковая случайность, могущая остановить ее Джона на пути к Белому дому. Услышав эту новость, она расколошматила вдребезги зеркала, лампы, вазы и другие безделушки, которые легко могли быть заменены. Она позволила себе эту вспышку насилия — единственное доказательство того, что тоже могла испытывать чувства — не причинив никому вреда, поскольку Джонни был мертвецки пьян, а Реймонд в это время уже отправился на Корейскую войну.
