Ему показалось, что машина приехала почти сразу же. Джози привезла с собой отца — чтобы доставить тому удовольствие от мысли, что он не зря предостерегал о кишащих в здешних лесах змеях. У мужчины нечасто возникает возможность почувствовать, что он реально принимает участие в воспитании своих детей.
Они отвезли Реймонда в свой летний дом, решив, что у парня шок, поскольку он по-прежнему молчал. Реймонд сидел рядом с Джози на заднем сиденье, положив укушенную ногу на спинку переднего. Сенатор вел машину и рассказывал ужасные истории о змеях, в которых ни один укушенный так и не поправился. То, как Реймонд глядел на Джози, подтвердило впечатление, что у него шок, но она в свои девятнадцать уже достаточно разбиралась в жизни, чтобы понимать — шок тоже бывает разный.
Дома сенатор осмотрел рану и возликовал, когда выяснилось, что ни ниже, ни выше засушенного места припухлостей нет. Он измерил Реймонду температуру, оказавшуюся нормальной, и прижег ранки раствором карболовой кислоты. Все это время Реймонд не сводил взгляда с его дочери. Закончив, сенатор задал ему напрашивающийся сам собой вопрос:
— Ты немой?
— Нет, сэр.
— А-а.
— Огромное спасибо, — сказал Реймонд. — Мисс… мисс…
— Мисс Джозелин Джордан, — сказал сенатор. — И, учитывая, что вы теперь отчасти связаны кровью, видимо, настало самое время познакомиться. Согласно эксцентричным местным обычаям, теперь твоя очередь назвать свое имя.
— Меня зовут Реймонд Шоу, сэр.
— Рад познакомиться, Реймонд! — сенатор пожал ему руку.
— Я спасла тебе жизнь, — Джози говорила как в водевилях, — и теперь могу потребовать, чтобы ты выполнил любое мое желание.
— Я хотел бы попросить руки вашей дочери, сэр, — сказал Реймонд смертельно серьезным тоном, как обычно.
Отец и дочь расхохотались, уверенные, что это шутка. Однако, взглянув на молодого человека и увидев на его лице выражение смущения и даже муки, оба почувствовали неловкость. Сенатор Джордан натужно раскашлялся. Джозелин пробормотала что-то насчет того, какой он молодец, что не умер, и что теперь самое время выпить кофе. И торопливо вышла, по-видимому, на кухню. Реймонд провожал ее взглядом. Чтобы скрыть охватившее его чувство, хотя за всю свою жизнь он так и не смог понять, какое именно, сенатор опустился в плетеное кресло рядом с Реймондом.
— Ты живешь неподалеку отсюда? — спросил он.
— Да, сэр. Красный дом на той стороне озера.
— Дом Айзелина? — Джордан вздрогнул; выражение его лица стало менее дружелюбным.
— Это мой дом, — отрывисто бросил Реймонд. — Он принадлежал моему отцу, но отец умер и оставил его мне.
— Прости, мне говорили, что это летний дом Джонни Айзелина, и меньше всего мне хотелось бы провести лето…
— Джонни тут иногда останавливается, сэр. Когда слишком надерется, чтобы мать могла позволить ему болтаться рядом с Капитолием.
— Твоя мать… уф… миссис Айзелин?
— Да, сэр.
— Я когда-то возбудил дело против твоей матери за диффамацию и клевету. Меня зовут Томас Джордан.
— Рад познакомиться, сэр.
— Это стоило ей шестидесяти пяти тысяч долларов плюс судебные издержки. Но еще больше ее задело то, что я пожертвовал всю эту сумму организации под названием «Союз гражданских свобод Америки».
— Ой!
Реймонд вспомнил, в каких выражениях мать говорила тогда об этом человеке, какую характеристику давала ему, как била вещи и вообще какой подняла шум.
Джордан мрачно улыбнулся.
— Мы с твоей матерью всегда расходились и всегда будем расходиться во взглядах, да и интересы у нас тоже разные. Я говорю тебе это не просто так, а на основании длительного изучения проблемы.
Реймонд улыбнулся в ответ, но отнюдь не мрачно. «Какой он удивительно красивый, полный жизни, привлекательный», — подумала Джози, входя в комнату с подносом в руках. На фоне загорелого лица выделялись белые зубы, а глаза были желто-зеленые, как у льва.
— Не сомневаюсь, сэр, — ответил Реймонд, — и могу под присягой подтвердить, что это чистая правда.
Оба рассмеялись, неожиданно и от всего сердца. Можно даже сказать, что они подружились. Джози подошла к ним с чашками, кофе и бутылкой хлебного виски. И тут у Реймонда возникло странное чувство, которое на протяжении всего этого долгого лета преследовало его и казалось юноше чем-то вроде морской болезни — ему захотелось соотнести между собой дочь сенатора Джордана и застарелую, спрессованную предубежденность матери.
Это лето было единственным счастливым временем, единственным полным радости, трансформирующим до неузнаваемости периодом в жизни Реймонда. В засушливой пустыне его бытия били лишь два чистых, прохладных фонтана. Два коротких эпизода всей его жизни, когда каждое утро он просыпался с ощущением радости, в ожидании радости, и предчувствие не обманывало его. Только дважды бывало время, когда лучи страха, подозрительности и негодования, бьющие из одиночества, ставшего маяком его души, не ощупывали горизонт, непрерывно и автоматически поворачиваясь на триста шестьдесят градусов.
Джози не скрывала от Реймонда своих чувств. Она демонстрировала их, она рассказывала ему о них. Каждый день, с великолепной щедростью любви, она преподносила ему тысячу маленьких лучезарных даров. Девушка вела себя так, словно ждала этой встречи целую вечность, и теперь, когда он появился во плоти, чтобы занять предназначенное ему рядом с ней место, она понимала, что ей предстоит ждать и дальше, пока Реймонд отчаянно старается повзрослеть, сразу, мгновенно выйти из младенческого состояния, дозреть до того состояния, чтобы понять — она хочет лишь давать ему, не прося в ответ ничего, кроме понимания. Джози вела себя так, словно любила его — обстоятельство, которое, взболтавшись до уровня суспензии, могло сделать Реймонда сильнее, но которое, когда он дозреет до состояния понимания, потребовало бы от него любви, равнозначной любви Джози.
Они вместе гуляли. Раз или два Реймонд касался ее, хотя не знал, как ее касаться и где касаться. Однако Джози видела — это было просто написано у него на лице — как сильно парень старается это узнать, как жаждет он отринуть прошлое, чтобы суметь рассказать ей о великолепии того, что она заставила его чувствовать, и о том, как она нужна ему.
Каждое утро Реймонд дожидался Джози у ее дома, с таким видом, точно мог видеть сквозь стены. Потом она выбегала к нему. Весь день они проводили вместе и расставались, лишь когда на землю опускалась тьма. Они не так уж много разговаривали, но каждый день девушка подталкивала его чуть ближе к тому, чтобы разрушить барьеры, со всей любовью заставляя говорить сегодня чуть больше, чем вчера. Джози переполняли амбиции — она верила, что спасет Реймонда своей любовью.
Это лето стало лучшим временем в его всего лишь дважды благословенной жизни, хотя был в нем и некоторый изъян: постоянный страх. Реймонда не покидала убежденность, что, как только он выразит словами, как дорого ему все происходящее между ними, волшебство исчезнет. Что бы они ни делали, напряжение не отпускало его; в любой момент юноша страшился услышать яростный крик матери, и это стоило ему тридцати фунтов веса, потому что он не мог есть, прикладывая неимоверные усилия, чтобы мысли о матери не вторгались в его мысли о Джози.
