Найджелу, разумеется, интереснее были солдаты. Несколько раз они обгоняли компании лучников или жандармов, ветеранов французских войн, возвращавшихся домой. Все они были под хмельком, потому что в многочисленных придорожных харчевнях и на постоялых дворах прохожие угощали их пивом. Они орали забористые песни и выкрикивали вслед Эйлуорду крепкие шутки, а тот, повернувшись в седле, во весь голос выражал свое мнение о них, пока они не оставались далеко позади.
Под вечер они нагнали пеший отряд из ста лучников, во главе которого ехали два рыцаря. Они шли из Гилфордского замка в Райгетский замок, где им предстояло нести гарнизонную службу. Некоторое время Найджел трусил рядом с рыцарями и не скупился на намеки, что тот из них, кто ищет славы, или не прочь сразиться в поединке, или дал тот или иной обет, мог бы тотчас обрести средство для исполнения своего желания. Но оба они были пожилыми, серьезными людьми, занятыми своим делом и не склонными к придорожным приключениям, а потому Найджел пустил Бурелета рысью и расстался с ними.
За Боксхиллом и Хедли-Хитом, когда впереди уже замаячили башни Райгета, они нагнали бодрого краснолицего толстяка с расчесанной надвое бородой, который трусил на сильной лошади и обменивался кивком или добрым словом со всеми встречными. В его обществе они доехали почти до самого Блетчингли, и Найджел неудержимо смеялся его рассказам, однако под шутками и прибаутками пряталась истинная мудрость. Их спутник объяснил, что разъезжает по стране для своего удовольствия, — денег у него достаточно, чтобы не знать нужды и находить в пути стол и ночлег. Он говорит на всех трех английских наречиях — северном, среднем и южном, а потому в каждом графстве обретает друзей, и люди поверяют ему свои беды и радости. Повсюду, сказал он им, и в городах и в деревнях, зреет недовольство. Бедняки устали от гнета своих господ, будь то Церковь или светские владыки, и скоро в Англии начнутся дела, доселе невиданные.
Особенно горячо этот человек обличал Церковь, ее огромные богатства (ведь ей принадлежит почти треть земли в стране), ее ненасытную алчность и то, как, загребая все больше, она объявляет себя нищей и смиренной. Его язык бичевал монахов всех орденов — их плутовство, их лень и хитрость. Он говорил, что их богатства, как и богатства любого надменного лорда, равно добыты руками бедного смиренного Петра Пахаря, который усердно трудится в полях под дождем и на холоде, терпит насмешки и презрение всех и каждого и тем не менее держит на своих усталых плечах весь мир. Вот какие мысли он изложил в прекрасной аллегории. Не хотят ли они послушать? И он начал нараспев читать ее, пальцем отбивая ритм стихов, а Найджел и Эйлуорд наклонялись к нему справа и слева и слушали с одинаковым вниманием, но с очень разными чувствами. Найджел был поражен и смущен столь резкими нападками на духовную и светскую власть, а лучник посмеивался, радуясь такому искусному выражению помыслов и чаяний своего сословия. Но вот незнакомец остановил коня перед «Пятью Ангелами» в Гаттоне.
— Харчевня хорошая, и эль в ней добрый. Я не раз его пробовал, — сказал он. — «Видение о Петре Пахаре», которое вы сейчас слушали, завершил я таким стихом:
Вот книжицу свою довел я до конца.
Помилуй Бог того, кто мне нальет винца.
Так войдемте же и утолим жажду!
— Нет, — ответил Найджел. — Нам предстоит далекий путь и мешкать нельзя. Но назови свое имя, друг мой, ибо мы весело скоротали время, слушая твои речи.
— Поберегись! — ответил незнакомец, покачивая головой. — Тебе и всему твоему сословию придется невесело, когда речи эти обернутся делом, Петр Пахарь устанет гнуть спину в поле и возьмется за лук и дубину, дабы навести порядок в стране.
— Клянусь святым Павлом! Думается, мы сумеем образумить и Петра, и тех, кто учит его таким скверностям, — сказал Найджел. — А поэтому прошу тебя снова, назови свое имя, чтобы оно мне припомнилось, когда я услышу, что тебя повесили.
Незнакомец добродушно засмеялся.
— Можешь называть меня Томасом Безземельным, — ответствовал он. — Но я был бы Томасом Безмозглым, коли бы назвал свое подлинное имя. Ведь наберется немало разбойников и в черных рясах и в железных доспехах, кто с радостью поможет мне вознестись к небу способом, про который ты упомянул. Так прощай, сквайр, и ты, лучник, тоже, да вернетесь вы домой с целыми костями!
Переночевали два товарища в годстонской обители, а на рассвете уже вновь ехали по Пути Паломников. В Титси их предупредили, что в Уэстеремском лесу бесчинствует разбойничья шайка, убившая накануне трех путешественников, и Найджел уже предвкушал славную схватку. Однако разбойники на них не покусились, хотя они нарочно сделали крюк и ехали вдоль самой опушки. Но дальше они наткнулись на следы злодеев: там, где дорога огибала холм, в яме, откуда выламывали мел, они увидели мертвеца. Сломанные члены, искалеченное тело не оставляли сомнений, что его сбросили туда с обрыва, а вывернутая сумка на поясе указывала на причину убийства. Товарищи проехали мимо с некоторой поспешностью, ибо мертвецы были на королевских дорогах не такой уж редкостью, а застань их возле трупа шериф или начальник стражи, они могли бы угодить в сети закона.
Не доезжая Севенокса, они свернули с древней Кентерберийской дороги и направились прямо на юг к морю. Скоро меловые земли остались позади, сменившись глинами Уилда. Тропа, проторенная вьючными мулами, вся в рытвинах и ухабах, вилась среди густых лесов, лишь изредка выводя на расчистки, где ютились крохотные кентские деревушки и крестьяне в рубахах и полотняных штанах-чулках смотрели на путников дерзко и алчно. Один раз вдалеке справа замаячили башни Пенхерста, а потом до них донесся перезвон колоколов бейхемского аббатства, но за этими исключениями они до конца дня видели только угрюмых крестьян, их жалкие лачуги да бесчисленные стада свиней, кормившихся желудями. В отличие от кентской дороги, тропа эта была безлюдна, и они лишь изредка встречали либо нагоняли торговца или гонца, направлявшихся в аббатство Битвы, замок Певенси или южные города.
Эту ночь они провели в миле к югу от деревушки Мейфилд на убогом постоялом дворе, кишмя кишевшем блохами и крысами. Эйлуорд энергично чесался и с жаром сыпал проклятиями. Найджел лежал молча и неподвижно. Тот, кто с молоком матери впитал старинные рыцарские законы, не замечал никаких житейских неудобств. Снизойти до них — значило бы унизить высокое достоинство его души. Холод и зной, голод и жажда и все прочие такие же невзгоды не существовали для человека благородной крови. Его душу облекала столь непробиваемая броня, что она хранила его не только от великих зол жизни, но и от мелких досад. Вот почему Найджел лежал, с мрачным упорством не позволяя себе ни единого движения, а Эйлуорд ерзал и извивался на своем ложе.
Теперь до их цели было рукой подать, но едва они на следующее утро углубились в лес, как произошло нечто, внушившее Найджелу самые радужные надежды.
Из-за могучих дубов показался смуглый черноволосый верховой в алом табаре с высоко поднятой серебряной трубой, в которую он дул с такой силой, что ее они услышали задолго до того, как встретились с ним. Ехал он медленно и через каждые пятьдесят шагов придерживал коня, дабы еще раз огласить лес воинственным пением трубы. Товарищи остановились перед ним.
