— Прошу тебя, объясни, — сказал Найджел, — кто ты такой и почему трубишь в эту трубу?
Тот покачал головой, и Найджел повторил свой вопрос на французском — в ту эпоху языке рыцарства, известном в Западной Европе каждому человеку благородной крови. Всадник в табаре вновь протрубил и лишь тогда ответил:
— Я Гастон де Кастри, смиренный оруженосец прославленного и доблестного рыцаря Рауля де Тубье де Пестель де Гримсар де Мерсак де Леон де Бастанак, также именующего себя лордом Понсом. По его приказанию я еду в миле впереди него, дабы все были готовы к встрече с ним, и он повелел мне трубить в трубу не из бахвальства, но из величия духа, дабы всяк, кто пожелал бы вступить с ним в поединок, знал бы о его приближении.
С радостным криком Найджел спрыгнул на землю и принялся расстегивать дублет.
— Быстрее, Эйлуорд, быстрее! — твердил он. — Он сейчас будет тут! Странствующий рыцарь! Какой случай славно снискать себе славу! Сними доспехи, пока я разденусь. Достойный герольд, прошу тебя, предупреди своего благородного и доблестного господина, что смиренный английский сквайр молит снизойти до него и скрестить с ним копье на этой дороге.
Но лорд Понс уже выезжал из-за деревьев — широкоплечий великан на могучем коне. Вместе они совершенно заполнили высокую темную арку, образованную переплетенными ветвями столетних дубов. Он был с ног до головы облачен в кованые доспехи, отливавшие бронзой. Только его лицо было открыто, но толком разглядеть удавалось лишь надменные глаза да черную бороду, ниспадавшую по бармице. На гребне шлема покачивалась привязанная к нему маленькая коричневая перчатка. Рука его держала длинное копье с красным значком, который нес изображение черной кабаньей головы. Тот же герб был выгравирован на его щите. Он медленно ехал через лес, тяжеловесный, грозный, и лязг доспехов сливался с глухими ударами копыт его скакуна по твердой глине, а впереди звенела в отдалении серебряная труба, призывая всех встречных подивиться его величию и очистить дорогу перед ним, если они не хотят, чтобы он очистил ее от них.
Даже в самых сладких сновидениях Найджелу ничего подобного не грезилось, и, спешно разоблачаясь, он, поглядывая на это дивное видение, возносил благодарственную молитву доброму апостолу Павлу, который оказал столь великую милость своему недостойному слуге, направив его навстречу столь великолепному и безупречному рыцарю.
Но, увы! Сколь часто злокозненная судьба вырывает из нашей руки уже поднесенную к губам чашу! Несравненный случай покрыть себя славой внезапно обернулся нелепой катастрофой, настолько смехотворной и непоправимой, что до конца дней своих Найджел багрово краснел при воспоминании о ней. Он с лихорадочной быстротой сбрасывал охотничий костюм — сапоги, шляпу, чулки, дублет, плащ — и остался уже в нижней розовой тунике и шелковых исподних, как вдруг герольд-оруженосец дунул в серебряную трубу над самым ухом запасной лошади, с которой Эйлуорд приготовился снимать доспехи, чтобы подавать их, часть за частью, своему господину. Оглушенное животное вырвалось и галопом помчалось назад по тропе, унося на спине доспехи.
Эйлуорд вспрыгнул на свою кобылу, пришпорил ее и во всю мочь понесся следом за беглянкой. Вот так за единый миг Найджел лишился своего скромного достоинства, двух лошадей, слуги, доспехов и превратился в одинокого невооруженного юнца, который в тунике и исподнем стоял на тропе, по которой на него медленно надвигалась могучая фигура лорда Понса.
Странствующий рыцарь, чьи мысли были заняты прекрасной девицей, с которой он расстался в Сен-Жане (именно ее перчатка болталась на его шлеме), не заметил разыгравшейся трагедии. А потому теперь увидел только привязанного к дубу великолепного золотистого коня и невысокого мальчишку, видимо сумасшедшего, раз уж он вздумал раздеваться в глухом лесу и теперь стоял в одном исподнем среди второпях сброшенной одежды и смотрел на него с жадной настойчивостью. Разумеется, знатный лорд Понс не мог снизойти до лишнего взгляда на такое чучело и продолжал свой грозный путь, устремив надменный взор вдаль и размышляя о девице, оставшейся в Сен-Жане. Он смутно сознавал, что раздевшийся умалишенный еще долго бежал возле его стремени, прося, умоляя, убеждая.
— Только час, благороднейший сэр! Всего лишь час, и смиренный английский сквайр навеки останется твоим должником! Соблаговоли, молю, остановить коня, пока я вновь не обрету свою броню! Разве ты не снизойдешь показать мне свое искусство? Прошу тебя, благородный сэр, удели мне немного своего времени и один-два удара, прежде чем ты продолжишь путь.
Лорд Понс нетерпеливо дернул рукой в железной рукавице, словно отмахиваясь от назойливой мухи, а когда Найджел воззвал к нему уже совершенно отчаянно, пришпорил своего боевого коня и, гремя, как кимвалы, скрылся за дубами. А потом продолжил свой величавый путь, пока два дня спустя не был сражен лордом Реджинальдом Кобхемом на поле под Уэйбриджем.
Когда Эйлуорд после долгой погони поймал запасную лошадь и привел ее назад, он увидел, что его господин сидит на стволе упавшего дерева, закрыв лицо руками, вне себя от горя и унижения. Сказано ничего не было — что тут можно было сказать? И в угрюмом молчаний они поехали дальше.
Но вскоре перед ними открылось зрелище, заставившее Найджела забыть о горьком разочаровании. Впереди поднялись башни величественного монастыря, возле которого на косогоре тянулась серая деревенька. Узнав от проходящего виллана, что перед ними аббатство Битвы, они, натянув поводья, остановились на невысоком гребне над долиной смерти, из которой, казалось, и теперь еще тянуло теплым запахом крови. Вон там рядом с этим зловещим озером, среди вон того редкого кустарника на голом склоне длинной гряды весь долгий день продолжалась исступленная битва между двумя достойными противниками, наградой же победителю должна была стать Англия. Вон там час за часом ряды наступающих накатывались на тот невысокий холм и снова откатывались, пока вся армия саксов не погибла, где стояла, — и король, и все его придворные, и каждый дружинник, и каждый ополченец пали там, где сражались. Но теперь, после всех смут и трудов, разгула тирании, яростного восстания и свирепого его подавления, воля Господня исполнилась, ибо нормандец Найджел и сакс Эйлуорд, верные товарищи, делящие одни мысли и чувства, ехали, чтобы под одним знаменем и во имя одного дела сражаться за свою общую родину — Англию.
Долгий их путь приближался к концу. Впереди простиралось синее море, усеянное белыми пятнышками парусов. Вновь дорога пошла вверх, поднимаясь с лесной равнины на меловые холмы, поросшие жесткой короткой травой. Вдали справа виднелась угрюмая крепость Певенси, квадратная, неприступная, точно высеченная из одной огромной глыбы. За зубчатым парапетом блестели каски, а вверху развевалось королевское знамя Англии. Перед ними теперь лежало широкое, заросшее камышами болото, над которым поднимался единственный лесистый холм, увенчанный башнями, а к югу на некотором расстоянии от него над зеленой равниной щетинились корабельные мачты.
Найджел поглядел туда, приставив ладонь козырьком ко лбу, а затем пустил Бурелета рысью. Это был город Уинчелси, и там, в этом скоплении домов на вершине холма, его ждал доблестный Чандос.
