— Думаешь, несколько мазков краски на двери вернут тебе мамину благосклонность? Где ты вообще взял эту краску?
— В сарае твоей мамы. И я не имею ни малейшего понятия о ее благосклонности, милости или чем-то еще. Я просто подумал, что могу помочь, пока жду, когда ты проснешься.
— Зачем?
Он посмотрел на нее.
— Затем, что я твой отец, Бекка.
Она уставилась на него.
— Надо же, и ты говоришь это с таким невозмутимым видом.
Он снова посмотрел на дверь и наложил еще один слой краски.
— Можешь вести себя отталкивающе, если хочешь. Но я знаю, что ты любопытна.
Ей хотелось ударить его. Или пнуть; с угла было бы лучше.
— И что?
— Я тоже. У меня кое-какие дела в городе, поэтому я останусь здесь на некоторое время. — Он замолчал. — Я подумал, может, мы могли бы наверстать упущенное.
— Дела. — Она закатила глаза. — Как захватывающе.
— Вовсе нет. Я расследую нарушения в области крабового промысла в Аннаполисе. Что может быть скучнее.
Она прислонилась к обшивке рядом с дверью и взглянула на улицу.
— Ты хочешь просто прийти сюда после стольких лет ничего неделания, за исключением случайных звонков, и вести себя так, будто мы вдруг можем стать...
— Бекка. — Он посмотрел на нее. — Я не хочу никак себя вести.
А потом у нее в голове пронеслось воспоминание. Ей, должно быть, было года четыре. Отец держал у себя какое-то животное, может, хорька или морскую свинку — в деталях воспоминание было смутным. Показать и рассказать? Она даже не могла вспомнить. Но помнила ощущение его рук поверх своих, помогающих удерживать животное, позволяя показывать его другим детям.
Господи, у нее сжалось горло.
Он по-прежнему смотрел на нее.
— Бекка?
— Сегодня я занята, — сказала она.
— Чем?
— Мне нужно сходить в торговый центр. У меня сломался сотовый, поэтому нужен новый.
Он уже снова смотрел на дверь, медленно крася ее. Дверь была зеленой, но ему, должно быть, не хватило краски. Теперь она будет бежевой, как и задняя дверь. Она смотрелась неестественно ярко на фоне коричневой обшивки.
— Ну, так почему бы тебе не пойти одеться? — Он взглянул на нее. — Может, я мог бы пойти с тобой. Мы могли бы пообедать вместе.
Она фыркнула.
— Ага. Ладно, пап. Будто мама отпустит меня с тобой.
— Я уже поговорил с ней. — Когда Бекка не нашлась, что ответить на это, он взглянул на нее. — Я здесь уже около двух часов. Мы выпили кофе.
Бекка теребила края пижамы. И мама это одобрила?
— Я пошутила насчет телефона. У меня нет денег на новый. Еще.
— Я позабочусь об этом, — сказал он.
— О, так ты собираешься подкупить меня?
— А это возможно?
Она вздохнула и снова переступила с ноги на ногу. У него определенно имелся целый запас ответных реплик.
— Мне бы этого не хотелось, — мгновение спустя сказала она.
— Порой дело не только в нашем желании, Бекка.
— Несомненно.
Он обернулся, и она увидела в его глазах первую вспышку раздражения.
— Отлично, может, мы можем изменить отношение.
— Порой дело не только в нашем желании, пап.
Он уставился прямо на нее.
— Несомненно.
От этих слов она вздрогнула.
Взгляд он не удерживал долго, а снова посмотрел на дверь, и его голос стал тише.
— Я серьезно. Иди, одевайся. Я не на работе до часа.
Прекрасно.
Но теперь он опять смотрел на нее, и она почувствовала его неуверенность. Это означало, что он беспокоился. Она могла бы отказаться прямо сейчас, и он бы ничего не смог изменить. Но у нее возникло четкое ощущение, что ее отказ ранит его.
Ее не должно было это беспокоить. Он этого не заслуживал.
Но она беспокоилась.
— Хорошо. — Она сделала паузу. — Но сначала мне нужно принять душ.
— Не торопись. Мне еще нужно докрасить лепнину.
Он отодвинулся, чтобы она могла пройти в дом через дверь.
Но на полпути она остановилась.
— Кстати, а что там было написано?
Он уже повторно окунал кисть в краску.
— Где написано?
— На двери.
— Ничего не было написано. Просто дурацкое детское подобие рисунка.
Ничего не было написано. Облегчение немного ослабило чувство вины. Независимо от того, как она относилась к отцу, ей не хотелось, чтобы он прочитал, что какой-то «глупый ребенок» считал его маленькую девочку шлюхой.
Он провел кистью по краю банки, снимая излишки краски.
— Хотя для Хэллоуина немного рановато.
Она не уловила мысль.
— Хэллоуина?
Он взглянул на нее.
— Разве мама не сказала тебе?
Когда она покачала головой, он потянулся к дверной ручке, очевидно, желая вернуться к покраске до того, как краска потечет с кисти.
— Ну да, они нарисовали пентаграмму.
Затем он захлопнул дверь, оставив ее стоять в коридоре с открытым ртом и смотреть в никуда.
Бекке хотелось броситься домой к Крису и потребовать у него ответов.
А вместо этого ей приходилось терпеть демонстрацию телефона в «Веризоне» посреди торгового центра, проводимую парнем не на много старше нее самой. Боже, она и так знает, как отправлять сообщения. Разве они не могут просто провести оплату по отцовской карте, чтобы они с Беккой могли уже, наконец, убраться отсюда?
Когда, в конце концов, продавец ушел, чтобы запрограммировать телефон, ее отец облокотился на прилавок и посмотрел на нее.
— Все нормально?
Она не могла перестать думать о пентаграмме на двери. Это сделал Тайлер? Сет?
У них был пистолет, и при этом они знали, где она живет?
Она пожала плечами и стала ковырять ногти.
— Тебе нравится телефон? — спросил он.
— Да, хороший.
Он был отличным. Лучше, чем ее прежний, с доступом в интернет и клавиатурой, вместо лишь десяти цифр спереди.
— Не хочешь рассказать мне, что тебя беспокоит?
Да. Хотела бы. Ей было все равно, кто будет слушать, но ей нужно было высказаться кому-нибудь и спросить, что делать. Если бы он спросил дважды, вполне возможно, что она так и сделала бы.
