Однако его даже не вызвали на допрос.
В одной из последних бесед — а в то время все их разговоры касались только предстоящего аукциона — Грин, по словам Гибсона, признался, что ему страшно.
— Не из-за чего беспокоиться, — попытался ободрить его Гибсон.
— Есть из-за чего, — уперся Грин.
— Что-то угрожает твоей жизни?
— Вот именно.
В тот момент, рассказал мне Гибсон, он не воспринял эти слова всерьез, однако все же посоветовал Грину запирать дверь и впускать в дом только хороших знакомых. Гибсон заглянул в свои записи и добавил, что было еще одно чрезвычайно важное обстоятельство: накануне смерти Грин что-то говорил другому своему приятелю, Кину, насчет какого-то американца, якобы его злейшего врага. И вот, на следующий день, когда Гибсон позвонил Грину, он услышал на автоответчике странный голос.
— В течение десяти лет, если сам Ричард не брал трубку, всегда раздавался его голос с оксфордским произношением — мне ли его не знать, — сказал Гибсон. — А тут кто-то произнес с американским акцентом: «Абонент недоступен». Что за черт, воскликнул я, но потом решил, что ошибся при наборе, и позвонил снова, на этот раз внимательно нажимая каждую кнопку, — и снова этот американский голос. «Господи боже!» — сказал я, ничего не понимая.
По словам Гибсона, сестра Грина услышала на автоответчике тот же самый американский голос и потому-то поспешила в дом брата.
Достав из папки еще несколько документов, Гибсон протянул их мне, предупредив: «Постарайтесь не нарушить хронологический порядок». Это были: копия завещания Джин Конан Дойль, несколько газетных вырезок, посвященных грядущему аукциону, некролог Грина и каталог Кристи. На этом улики исчерпывались.
К негодованию Гибсона, полиция не провела мед-экспертизы, не искала отпечатков пальцев и так далее. Коронер якобы наткнулся на непреодолимые препятствия: он счел, будто улик недостаточно, и в результате официальный вердикт оставил открытым вопрос о том, что стало причиной смерти — убийство или самоубийство.
Не прошло и нескольких часов после смерти Грина, как шерлокианцы уже обсуждали эту загадку. В чате кто-то под ником «Инспектор» писал: «Самоудушение с помощью гарроты ничем не отличается от попытки задушить самого себя голыми руками». Многие вспоминали проклятие, как будто объяснить происшествие можно было только ссылкой на вмешательство сверхъестественных сил. Гибсон протянул мне еще одну вырезку — из британского таблоида с броским заголовком: «Проклятие Конан Дойля поразило специалиста по Шерлоку Холмсуʼ.
— Что вы на это скажете? — спросил меня Гибсон.
— Пока я ни в чем не уверен, — признался я.
Затем мы снова перебрали все улики. Я спросил Гибсона, известно ли ему, кому принадлежат номера телефонов, которые Грин оставил на хранение у своей сестры. Он покачал головой.
— Следствие этим тоже не занималось, — сказал он.
— А голос американца на автоответчике? — настаивал я. — Известно ли, кто это был?
— К несчастью, ничего не известно. По-моему, это наиболее странная и наиболее важная деталь. Возможно, эту запись сделал сам Ричард. Но зачем? Что он пытался таким образом нам сообщить? А если на автоответчике запись голоса убийцы, то зачем убийце это понадобилось?
Затем я спросил Гибсона, не страдал ли Грин каким-либо психическим расстройством.
— В жизни с ним ничего подобного не было, — решительно отмел мое предположение Гибсон. — Более уравновешенного человека я не знал.
Он добавил, что при расследовании Присцилла Уэст засвидетельствовала: ее брат никогда не жаловался на депрессию. Лечащий врач Грина прислал свой отчет, в котором сообщал, что на протяжении десяти лет Грин вообще к нему не обращался.
— И последний вопрос, — подытожил я. — Что-нибудь из квартиры пропало?
— Мы не обнаружили никакой пропажи. У Ричарда была собрана ценная коллекция книг, посвященных Конан Дойлю и Шерлоку Холмсу, и все, насколько мы могли убедиться, оказались на месте.
Провожая меня на станцию, Гибсон попросил:
— Пожалуйста, не бросайте это дело. Полиция, насколько я понимаю, не сумеет наказать убийцу бедного Ричарда. — И Гибсон завершил беседу знакомым наставлением: — Как говорит Шерлок Холмс, если вы исключите невозможное, то, что останется, как бы невероятно оно ни было, и будет правдой.
Некоторые сведения о Ричарде Грине установить было нетрудно, но это были обстоятельства его жизни, а не смерти. Ричард родился 10 июля 1953 года. Он был младшим из троих детей Роджера Ланселина Грина, детского писателя, знаменитого своими переложениями Гомеровых мифов, а также легенд о короле Артуре. Роджер Ланселин был близким другом Клайва Льюиса и Толкина; Ричард вырос под Ливерпулем, в поместье, которое принадлежало его предкам с 1093 года.
Натаниэль Готорн, американский консул в Ливерпуле в середине XIX века, однажды посетил это имение и описал его в своих записных книжках:
Мы проехали по длинной дороге и оказались на подстриженной лужайке в тени высоких деревьев перед парадным подъездом Поултон-холла. Этому строению около трехсот или даже четырехсот лет… Удивительная старая лестница, очень величественная, с витыми перилами, напомнила мне резиденцию губернатора в Бостоне. Гостиная вполне современная: в меру позолоты, со вкусом подобранные обои, беломраморный камин и богатая мебель — все производит скорее впечатление новизны, чем древности.
«К тому времени, как Ричард появился на свет, — рассказывал мне один из его родственников, — семейство Грин, как нередко случается в Англии, владело большим замком, но пребывало в бедности. Шторы были ветхие, ковры протерлись до дыр, сквозняки гуляли по коридорам».
У Грина, вспоминали друзья, лицо было бледное, слегка одутловатое; после несчастного случая в детстве он окривел и всегда носил темные очки. Один из друзей Грина говорил мне, что он и взрослым выглядел как «юный Пан» — «пухлое лицо херувимчика и постоянная усмешка, — казалось, и сочувственная, и саркастическая одновременно. Постоянно казалось, будто он скрывает от всех какой-то маленький занятный секрет». Очень застенчивый, нелюдимый, но одаренный строгим логическим умом и цепкой памятью, юный Ричард Грин проводил часы в огромной отцовской библиотеке, разглядывая и читая старые издания детских книг. В одиннадцать лет он подпал под неотразимое обаяние Шерлока Холмса.
Шерлок Холмс — не первый великий сыщик в литературе, честь зваться первым принадлежит инспектору Огюсту Дюпену, которого создал Эдгар Аллан По. Однако герой Конан Дойля оказался самым привлекательным персонажем нового жанра, который По называл «логическими рассказами».
Привлекательности Холмса отнюдь не мешало то, что он был лишен нормальных человеческих качеств и представлял собой своего рода живую вычислительную машину. Холмс — убежденный холостяк. В одном из разговоров с Ватсоном он говорит о себе: «Я — один сплошной мозг, все остальное — не более чем придаток». Один из критиков охарактеризовал его как «ищейку, охотника, помесь бладхаунда, пойнтера и бульдога».
