— Ну ладненько, тогда продолжим через пару часиков. Но чтоб ты знал: я во все это не верю. Ни капли. Так что подумай, пока сидишь в камере. В следующий раз мне от тебя будет нужно полное признание.
Андерса увели обратно в камеру. Мелльберг сидел и размышлял: «Этот вонючий алкаш не признался — совершенно непонятно почему». Мелльберг досадовал. Но у него были козыри на руках, и он их еще не открывал. Последний раз Александру Вийкнер видели, а точнее, слышали двадцать пятого января, в пятницу вечером, в четверть седьмого. Ровно через неделю ее нашли мертвой. По данным компании «Телиа»,
[14]
она разговаривала со своей матерью пять минут и пятьдесят секунд, что вполне соответствовало временным рамкам, которые обозначил патологоанатом. Оставалось только благодарить Бога за свидетельство Дагмар Петрен, которая показала, что Андерс Нильссон заходил в дом к жертве не только тогда, в пятницу вечером около семи, но и потом, на следующей неделе, несколько раз бывал в доме, когда Александра Вийкнер уже лежала мертвая в ванне.
Признание Андерса существенно облегчило бы работу Мелльберга, но, даже если он будет продолжать упрямиться, Мелльберг все равно твердо верил, что сможет его переломить. Перед ним на столе лежал не только показания госпожи Петрен, у него еще имелся отчет об осмотре дома Александры Вийкнер. Ванная комната, где была найдена жертва, была исследована с особой тщательностью. И там выявились очень интересные детали. Во-первых, в замерзшей крови на полу криминалисты обнаружили след, который полностью совпадал с отпечатком ботинок, изъятых из квартиры Андерса. Отпечаток его пальца был также выявлен и на теле жертвы — конечно, не такой ясный, как на твердой и ровной поверхности, но вполне идентифицируемый.
Мелльберг не собирался сразу выкладывать все карты на стол, но на следующем допросе он пустит в ход тяжелую артиллерию. Чтоб ему облысеть, если он не расколет этого засранца. Очень довольный, Мелльберг поплевал на ладонь и взялся приглаживать шевелюру.
* * *
Телефонный звонок прервал ее на середине изложения разговора с Хенриком Вийкнером. Эрика раздраженно тюкнула по клавишам и пошла к телефону.
— Да. — Ее голос прозвучал несколько более недовольно, чем ей хотелось.
— Алло, это Патрик. Я помешал?
Эрика выпрямилась на стуле, тут же пожалев о том, что не начала разговор более дружелюбно.
— Да нет, совершенно нет. Я просто сидела и писала и так погрузилась в текст, что подпрыгнула от неожиданности, когда зазвонил телефон, и поэтому я, наверное… Но ты совершенно не мешаешь. Все о'кей, я хочу сказать…
Эрика шлепнула себя по лбу, когда сообразила, что лепечет, как четырнадцатилетняя девочка. Самое время собраться и придержать гормоны — обхохотаться можно.
— Ну-у, я тут оказался во Фьельбаке и подумал, что, может быть, если ты дома, я мог бы заскочить к тебе ненадолго.
Его голос звучал уверенно, отчетливо, по-мужски, и Эрика почувствовала себя еще глупее — не просто как девочка-подросток, но как девочка-подросток — полная дура. Она посмотрела, что на ней надето. В данную минуту в качестве повседневной одежды на ней был хорошо засаленный тренировочный костюм. Потом Эрика пощупала волосы. Ну да, точно, как она и боялась: на макушке — дыбом, а по бокам, под лентой, торчат во все стороны. Ситуацию можно было охарактеризовать как катастрофическую.
— Эрика, ты слушаешь? — спросил Патрик.
— О да, я слушаю. Мне просто показалось, что связь пропала.
И за последние десять секунд Эрика во второй раз начала колошматить себя по лбу. Святые угодники, он подумает, что ее пыльным мешком из-за угла ударили.
— Алло, Эрика, меня слышно? Алло.
— Ну да, конечно. Ты сюда едешь? Дай мне только минут пятнадцать. Не торопись, потому что мне надо… а-а, о-о… дописать очень важный абзац в книге, вот прямо сейчас надо.
— Ну да, конечно, ясное дело. Но я точно не мешаю? Ну, я хочу сказать, тогда мы увидимся завтра вечером, так что…
— Да нет, совсем нет. Можешь быть уверен. Дай мне только пятнадцать минут.
— О'кей, тогда увидимся через четверть часа.
Эрика медленно положила трубку и вздохнула. Вздох получился какой-то выжидательный. Сердце у нее колотилось так сильно, что она даже слышала его стук. Патрик едет к ней, Патрик е… И она очнулась, будто кто-то выплеснул ей в лицо ушат холодной воды, и спрыгнула со стула. Он позвонит в дверь через пятнадцать минут, а она выглядит так, словно неделю не мылась и не причесывалась. Она бросилась по лестнице на второй этаж, перепрыгивая через две ступеньки, одновременно умудряясь стаскивать с себя верх тренировочного костюма. В спальне она взялась снимать тренировочные брюки и едва не расквасила себе нос, потому что забыла, что они еще болтаются у нее на щиколотках.
В ванной она быстренько помыла подмышки и возблагодарила про себя небеса за то, что побрила их сегодня утром, когда принимала душ. Дальше духи — чуть-чуть, умеренно, по капельке на запястья, между грудей и на впадинку под горлом. Она почувствовала, какой у нее учащенный пульс. С гардеробом она обошлась довольно грубо. Она его практически выпотрошила, быстро выдергивая вещь за вещью и кидая на кровать. Образовалась изрядная куча. После некоторых колебаний Эрика остановилась на блузке от Филиппа Кейя и черной длинной облегающей юбке до щиколоток. Эрика посмотрела на часы. Осталось десять минут. Опять в ванную. Пудра, тушь, блеск для губ и немножко теней вокруг глаз. Румян не требовалось: она уже покраснела. Результат ее порадовал: лицо выглядело свежим, макияж не бросался в глаза, хотя сама Эрика знала, что год от года ей приходилось краситься все больше и больше.
Снизу с первого этажа послышался звонок в дверь. Она последний раз бросила на себя взгляд в зеркало и в панике увидела, как неоновые лампочки в ванной услужливо подсветили желтовато-голубоватым цветом растрепанный сноп у нее на голове. Она стянула ленту, провела пару раз щеткой по волосам, мазнула гелем, создав видимость сознательной небрежности. В дверь опять позвонили, на этот раз более настойчиво, и она заторопилась вниз, но остановилась на половине лестницы для того, чтобы перевести дух и взять себя в руки. С наиочаровательнейшим выражением, какое она только могла изобразить, Эрика открыла дверь и выдала улыбку.
Да, палец заметно подрагивал, когда Патрик нажимал на кнопку звонка. Несколько раз ему хотелось развернуться, позвонить Эрике, извиниться, сослаться на срочное дело и уехать восвояси. Но машина сама, помимо его воли, выруливала к Сельвику. Патрик очень хорошо помнил, где она живет, и с легкостью вписался в крутой правый поворот к холму у кемпинга, перед подъемом к ее дому. Было темно, как ночью. Уличные фонари уже горели. Они светили достаточно ярко, но все же не помешали Патрику оценить вид на море. Он и без того мог с легкостью представить, как Эрика любит родительский дом, но сейчас еще яснее осознал, какое это для нее будет горе, что она чувствует, зная, что скоро все это потеряет. И Патрик тут же подумал о том, что невозможное невозможно. Что толку в его чувствах к Эрике. Она и Анна продадут дом, а потом Эрике во Фьельбаке делать будет совершенно нечего, она уедет обратно в Стокгольм. Сельский полицейский из Танумсхеде, мягко говоря, не товарищ тусовщикам со Стуреплан.
