— Не-ет, только не еще один спортивный фанат! Ну почему, почему я не могу найти парня, достаточно разумного, чтобы сообразить: гонять мяч по траве совершенно нормальное занятие, когда тебе пять лет, — или такого, который мог бы задаться вопросом: что за великая польза для человечества в том, что кто-то там сиганул на два метра в воздух и перепрыгнул через планку?
— Два сорок пять.
— Что «два сорок пять»? — спросила Эрика тоном, ясно дающим понять, насколько ей неинтересен ответ.
— Ну, тот, который прыгает выше всех, — Сутумайур. Прыгает на два метра сорок пять сантиметров. Дамочки прыгают примерно на два метра.
— Да-да, whatever!
[22]
— Она с подозрением посмотрела на Патрика. — У тебя есть «Евроспорт»?
— А-га.
— А «Канал плюс» — не столько для фильмов, сколько чтобы смотреть спорт?
— А-га.
— «ТВ-тысяча» для того же самого?
— Ага. Хотя, если быть совсем точным, «ТВ-тысяча» у меня по двум причинам.
[23]
И Эрика шутливо стукнула его по груди:
— Я ничего не забыла?
— Пожалуй. Еще на «ТВ-три» много спорта.
— Мой детектор спортивных фанатов очень хорошо настроен, должна сказать. На этой неделе я была у моего друга Дана, и мне пришлось провести удивительно тоскливый вечер — не отрываясь смотреть хоккей по телевизору. Я действительно не понимаю, как человек может считать интересным, когда раздутые, как рекламный болван Мишлен, парни гоняют по льду какую-то маленькую черную фиговину.
— Но в любом случае это много веселее и продуктивнее, чем скакать целый день по магазинам за тряпками.
В ответ на этот безосновательный наезд на ее главную страсть в жизни Эрика сморщила нос и скорчила Патрику гримасу. И тут заметила, что глаза Патрика вдруг заблестели.
— Вот черт! — Он резко сел на кровати.
— Не поняла.
— Вот дерьмо, чтоб меня черти взяли.
Эрика большими глазами смотрела на Патрика.
— Вот черт! Как я мог это пропустить. — Он стукнул себя по лбу несколько раз.
— Алло, я тут. Может, ты соизволишь сказать, о чем ты вообще говоришь? — И Эрика демонстративно помахала у него перед лицом рукой.
Патрик на секунду отвлекся, когда увидел, что от этого движения заколыхалась ее грудь. Потом он быстро выпрыгнул из кровати и голый рванул вниз по лестнице. Вскоре он вернулся обратно, держа в руках несколько газет, сел на кровать и начал лихорадочно их перелистывать. Эрика просто выжидала и лишь с интересом посматривала на Патрика, который полностью погрузился в это занятие.
— Ага! — воскликнул Патрик, довольный собой. — Очень кстати, что ты не выкинула эти старые «ТВ-гиды». — И он помахал одной газетой перед Эрикой. — Швеция — Канада!
По-прежнему не говоря ни слова, Эрика ограничилась лишь тем, что вопросительно подняла бровь. Патрик с досадой взялся объяснять:
— Швеция победила Канаду в матче на кубок — в пятницу, двадцать пятого января. Четвертый канал.
Эрика продолжала глядеть на Патрика, ничего не понимая. Патрик вздохнул:
— Из-за матча все обычные передачи были отменены. Андерс не мог прийти домой ко времени «Разделенных миров» в ту пятницу. Их отменили. Понимаешь?
До Эрики медленно доходило, что сказал Патрик и что это значило. У Андерса больше не было алиби. Несмотря на железное алиби, у полиции имелись сильные сомнения в отношении Андерса, и теперь его опять арестуют на основании имеющихся улик. Патрик радостно кивнул, увидев, что Эрика все поняла.
— Но ведь ты же не веришь, что убийца — Андерс? — спросила Эрика.
— Нет, определенно не верю. Но я тоже иногда ошибаюсь, как тебе ни трудно в это поверить. — И он подмигнул Эрике. — А если я не ошибаюсь, то, чтоб мне провалиться, Андерс знает больше, чем говорит. А сейчас появилась хорошая возможность поднажать на него немного посильнее.
Патрик начал носиться по спальне и искать свою одежду. Она была разбросана по всей комнате, и тут, к своему ужасу, Патрик обнаружил, что он в носках. Он быстренько надел брюки, очень надеясь, что Эрика в пылу страсти этого не заметила. Довольно сложно смахивать на Купидона, когда на тебе толстые белые носки с надписью «Спортивный клуб „Танумсхеде“».
У него внезапно появилось чувство, что следует очень поторопиться. Впопыхах пальцы не слушались, и с первой попытки он криво застегнул рубашку. Ему пришлось расстегнуть ее сверху донизу и начать заново. Патрик понял, как его стремительный уход может выглядеть со стороны, сел на кровать, сжал в ладонях руки Эрики и пристально посмотрел ей в глаза:
— Мне очень жаль, что я убегаю вот так, но я должен. И еще я должен сказать тебе: эта ночь — самая чудесная ночь в моей жизни, и я с трудом дождусь нашей следующей встречи. Ты хочешь, чтобы мы опять увиделись?
То, что возникло между ними, было очень хрупким и ранимым, и Патрик затаил дыхание в ожидании ее ответа. Эрика кивнула.
— Тогда я опять приеду к тебе, когда отработаю?
Эрика еще раз кивнула в ответ. Патрик наклонился и поцеловал ее.
Оглянувшись в дверях спальни, он видел, как Эрика сидит на кровати, подняв колени и закутавшись в одеяло. Солнце врывалось внутрь через маленькое круглое окошко в скошенном потолке и нимбом подсвечивало светлые волосы Эрики. Это было самое красивое, что Патрик когда-либо видел.
* * *
Мокрый снег пробирался в его тонкие мокасины. Такая обувь больше подходила для лета, но спиртное вполне эффективно помогало бороться с холодом. Поэтому, когда приходилось решать, что купить — пару ботинок или литр очищенной, — он не колебался.
В это раннее утро среды воздух был такой ясный и чистый, а свет такой белый, что у Бенгта Ларссона появилось чувство, которого он никогда раньше в жизни не испытывал. Оно словно толкало его к чему-то и тревожило, как свобода, и он удивлялся: что же такое особенное витало вокруг, что у него появилось это необыкновенное чувство. Он остановился, закрыл глаза и глубоко вдохнул воздух. Он благодарил свою жизнь за то, что бывают такие минуты.
Он хорошо знал, когда сдвинулась чаша весов, точно помнил, в какой день произошел роковой поворот. Он мог даже назвать время. У него было все. Ему не на что было жаловаться — ни на плохое обращение, ни на бедность, голод или отсутствие внимания. Единственное, что его тревожило, — так это собственная глупость и слишком сильное чувство исключительности и превосходства над другими. Ну и, конечно, без девчонки дело не обошлось.
Тогда, в семнадцать лет, он бы ничего подобного не сделал, если бы не девчонка. Она была особенная, Мауд. Роскошная блондинка, притворно скромная, которая играла на его эго, как на хорошо настроенной скрипке. «Пожалуйста, Бенгт, я просто должна иметь…», «Пожалуйста, Бенгт, ну разве ты не можешь купить мне…» Она надела на него ошейник, и он послушно бегал у нее на поводке. Ей всегда всего оказывалось мало. Он считал каждую копейку и на все заработанные деньги покупал ей красивую одежду, парфюмерию — все, что угодно, стоило ей только ткнуть пальцем. Но как только у нее появлялось то, что она клянчила, она тут же это забрасывала, и начинала клянчить опять, и клевала ему печень, нудя, что без очередной шмотки она чувствует себя совершенно несчастной.
